Мифы Грюндхайма - Денис Нивакшонов

Мать-Слизи (Schleim-Mutter) Если Слепой Червь — принцип, то она — его утроба. Её основное тело — это гигантский, неподвижный мешок-яичник, покрытый не порами, а дыхальцами, как у личинок насекомых, каждое из которых окружено хитиновыми пластинками. Из этих дыхалец непрерывно выделяется субстанция для творения.

Но у неё есть «лицо» — вернее, передний конец, увенчанный щупальцами. Эти щупальца — не для движения. Каждое из них оканчивается чем-то вроде яйцеклада насекомого или жала осы. Ими она не жалит, а впрыскивает свою разлагающую слизь в тела жертв, преобразуя их изнутри, или лепит новых тварей из подручного материала — грязи, костей, частей других существ.

Она — живой биохимический реактор, фабрика по уничтожению и переработке реальности.

2. ПОРОЖДЕНИЯ БЕСФОРМИЦЫ (Die Entstellten).

Сии твари суть кошмар естествоиспытателя. Они не имеют постоянной формы, ибо являются лишь временными сгустками воли своих «родителей».

Камнеползы: Существа, чьи тела будто слеплены из влажной глины, щебня и обломков костей; часто инкрустированы окаменелыми глазами рептилий и насекомых, которые хаотично вращаются, ни на чём не фокусируясь. Они перемещаются медленно, как ленивые рептилии, оставляя за собой влажный след. В их массе можно разглядеть вкрапления хитиновых жвал насекомых и пустые глазницы, проступающие на мгновение, чтобы затем утонуть в общей массе.

Слизнекрылы: Наиболее отвратительные творения. Напоминают гигантских мух или комаров, но их крылья — это плёнки из высохшей слизи, а брюшко — раздутый мешок, наполненный мутной жидкостью с личинками. Их ротовые аппараты — это не хоботки, а нечто вроде щупалец голодной актинии.

Их личинки — это червеобразные создания, которые внедряются в сырую землю или трупы и вызывают их набухание, формируя временные пульсирующие «коконы». Взрослая особь не летает в привычном смысле. Она парит на своих слизистых крыльях, нарушая законы тяготения, ища место для нового «посева».

Ткачекрабы: Существа, плетущие ловушки из липких, похожих на паутину нитей, но не из шёлка, а из застывшей слизи и своих собственных выделений. Их паутина — это внешняя пищеварительная система. Попадая в неё, жертва начинает медленно растворяться, а питательные вещества по тончайшим капиллярам из слизи передаются самому крабу. Он не ест — он всасывает себя через свою же сеть. Они имеют множество конечностей, то похожих на крабьи клешни, то на лапки жуков, и используют их для того, чтобы вплетать в свои сети пойманную добычу, медленно растворяя и сливая с собой воедино.

Бледные Моллюскообразные (или Протоплазменные): Ближайшие «дети» Матери. Бесформенные сгустки протоплазмы, способные принимать обличье то гигантской пиявки, то улитки без раковины, усеянной щупальцами. Они являются живыми рассадниками гнили и переносчиками спор ужасной плесени, которая разъедает не только дерево и плоть, но и камень.

Они являются «кровью» системы. Когда один из них находит богатый органический материал (труп, гумус), он не пожирает его, а сливается с ним, увеличиваясь в массе, и затем делится, порождая несколько новых существ.

Шепчущие Многоножки: Длинные, многосегментные твари, похожие на сороконожек, но каждый сегмент их тела — это искажённый рот или орган речи. Они не нападают физически. Они заползают в щели домов, под полы, и издают тихий, монотонный шёпот на языке, которого не может быть. Этот шёпот вызывает мигрени, ночные кошмары и постепенное помутнение рассудка, подготавливая жертву к приходу других тварей.

Хранители Разлома: Крупные, неподвижные существа, похожие на гибрид гигантского моллюска и насекомого-короеда. Они «встроены» в стены глубоких пещер, ведущих в Под-Слой. Их раковины — это наслоения застывшей слизи и минералов, образующие нечто вроде врат. Они не охраняют вход в привычном смысле. Они постоянно выделяют вещество, которое расширяет разлом, не давая ране мироздания затянуться.

ИХ МИР И ЦЕЛИ

Их обитель — Под-Слой (Die Unter-Schicht). Это не ад с котлами и демонами. Это бесконечный, тёмный, насыщенный влагой и склизкими породами конгломерат реальности, где законы биологии и физики теряют силу. Камень там может дышать, а вода — быть твёрже стали. Это антитеза нашему миру, миру формы и жизни.

Их цель — не завоевание, а уничтожение самого понятия формы. Они ненавидят наши прямые линии, наши скелеты, нашу симметрию, нашу жизнь. Они стремятся стереть творение, растворить его в изначальном бульоне, в Древней Пустоте (Die Alte Leere), где нет ни верха, ни низа, ни времени, ни вещества.

И колония Грюндхайм, стоит прямиком над величайшим разломом, ведущим в этот кошмар. Наши предки, сами того не ведая, построили город на ране мироздания. Порой, в полной тишине, если приложить ухо к самой земле, кажется, что слышишь не ток грунтовых вод, а мерное, влажное дыхание чего-то невообразимо древнего и безумного, что дремлет прямо под ногами и понемногу просачивается наружу.

Я чувствую, что мои изыскания привлекают… внимание. В последнее время по стенам моего дома ползет странная, маслянистая плесень, которой я не могу дать определения. А по ночам мне чудится шелест множества лапок по каменному полу подвала…

Господи, что же мы потревожили, распахивая эту степь?

Наследие

Записи Иоганна Мюллера, жителя колонии Тигенгоф, Екатеринославская губерния. Октябрь 1824 года.

Сон более не является для меня прибежищем. Он превратился в врата, ведущие в такие глубины отвращения и безумия, что моё пробуждённое сознание отказывается их принять. И всё же, каждую ночь я вынужден возвращаться туда, и каждый раз врата эти распахиваются всё шире.

Всё началось с малого — с чувства непонятной усталости поутру, будто за ночь я не отдыхал, а таскал камни для новой кладки. Затем пришли звуки: приглушённый, мерный скрежет, словно где-то глубоко под домом точили гигантский камень, и влажное, сопящее дыхание, доносящееся не извне, а из самых стен, из-под половиц. Я списывал это на сквозняки в нашем новом, спешно построенном доме и на усталость от бесконечного труда по обустройству этой негостеприимной степи, дарованной нам милостью Императрицы.

Но затем пришли сны.

Первый был обрывочным и туманным. Мне снилось, что я стою около бескрайнего поля, но вместо ковыля и чернозёма под ногами была мягкая, влажная субстанция, похожая на размоченную глину, перемешанную с дроблёным известняком. Воздух был тяжёл и насыщен запахом плесени, разложения и чего-то острого, химического. Я шёл вперёд, и с каждым шагом мои сапоги увязали всё глубже, и эта жижа холодила кожу ледяным, не природным холодом. Впереди, в густом, колышущемся воздухе, мне почудились движущиеся фигуры — неуклюжие, сползающие с самих себя комья. Я попытался крикнуть, но мой голос утонул в