Мифы Грюндхайма - Денис Нивакшонов

Он вибрирует в моих зубах, щекочет извилины мозга, заставляет дергаться мелкие мышцы на лице. Он зовёт меня по имени. Не голосом, а самим своим ритмом, который теперь отчётливо складывается в два слога: «Ио-ганн… Ио-ганн…». Это не приглашение. Это констатация факта. Я уже стал частью их, просто ещё не принял этого.

Дом… О, Господи, дом!

Пол под ногами больше не деревянный. Он упругий, резиноподобный, покрытый тонкой, влажной плёнкой. При ходьбе он слегка пружинит, и из-под него выдавливаются капельки тёплой, солёной жидкости. Стены окончательно потеряли твёрдость. Они дышат глубоко и ровно, и их поверхность стала тёплой, как кожа больного лихорадкой. Обои содраны, и теперь я могу видеть это — поверхность испещрена сетью тонких, синеватых сосудов, которые пульсируют в такт тому самому сердцебиению из-под пола. Бум… Бум… Бум…

Пахнет теперь не плесенью. Пахнет утробой. Кровью, плацентой и чем-то древним, минеральным.

Вчера я увидел Её лицо.

Я сидел, уставившись в стену напротив, и вдруг заметил, как структура сосудов и пор начинает меняться. Они сдвигались, переплетались, образуя знакомые, но чудовищно искажённые черты. Проступили два углубления, похожие на глазницы, разрез, напоминающий рот. И это «лицо» на миг ожило — кожа стены натянулась в подобии улыбки, полной безмерной, инопланетной насмешки. Это была Мать-Слизи. Она наблюдала за мной через плоть моего собственного дома. Я закричал и швырнул в стену чернильницу. Чернила растеклись по стене, как кровь, и впитались, не оставив следа. Лицо расплылось.

Они повсюду. Камнеползы теперь просто лежат неподвижными, дышащими грудами в углах, медленно сливаясь с полом и стенами, становясь частью интерьера. Бледные Моллюскообразные плавают в лужах тёплой слизи на полу, их формы постоянно меняются, то сливаясь в одну массу, то разделяясь. Они — белые кровяные тельца в этом новом теле.

Я голоден. Я не могу есть. Продукты в кладовой покрыты той же бледной плёнкой, они шевелятся. Я пытался откусить кусок хлеба, но он был мягким, как плоть, и на вкус… на вкус как мясо, но не животного. Что-то иное.

Сегодня произошло самое ужасное. Шёпот смолк.

Тишина оказалась оглушительной. Я сидел, прислушиваясь к бульканью и пульсации вокруг, и вдруг понял, что шепота нет. Лишь тяжёлое, влажное дыхание дома.

И тогда я услышал Голос. Он пришёл не извне. Он возник прямо у меня в голове, громкий, ясный и абсолютно чуждый. В нём не было эмоций. Лишь непреложный факт.

«Пора. Врата готовы. Прими дар.»

Дверь в подвал, которую я заколотил досками, медленно, без всякого звука, растворилась. Дерево размягчилось, поплыло, как воск, и слилось со стеной, образуя гладкий, слизистый проход. Из чёрного зева потянуло тем самым холодом древних глубин.

И из темноты на свет выползло… нечто. Не тварь. Не порождение. Это был дар.

На полу передо мной лежал спелый, влажно блестящий плод, размером с человеческую голову. Он был слеплен из всего, что я знал — я видел в его полупрозрачной оболочке волокна древесины, щепки, обломки костей мелких грызунов, крупинки почвы и камешки. Но всё это было сплавлено в нечто новое, идеально круглое, пульсирующее слабым внутренним светом. Он пах не смертью. Он пах… возможностью. Концом борьбы. Покоем.

Я знаю, что это. Это причастие. Плоть и кровь этого нового мира.

Голос в моей голове промолвил: «Съешь. Стань частью Целого. Перестань страдать.»

Я… я смотрю на него. Моё тело сотрясает голод, какой я никогда не знал. Это не голод желудка. Это голод души, уставшей от ужаса.

Моя рука тянется к плоду. Он тёплый.

Я не знаю, сделаю ли я это. Я не знаю, осталось ли во мне что-то человеческое, что может отказаться.

Бум… Бум… Бум…

Сердцебиение ждёт моего решения.

Это последняя запись.

Я не могу больше называть это дневником. Это — последний крик души, запертой в плоти, которая более не принадлежит ей. Чернила плохо ложатся на бумагу — листы влажные, покрытые тонкой плёнкой, они впитывают слова, как промокашка впитывает кровь.

Я не съел плод. Нет. Но я прикоснулся к нему. И этого оказалось достаточно.

В тот миг, когда мои пальцы коснулись упругой, тёплой оболочки, мир перевернулся. Вернее, он не перевернулся — он разверзся.

Голос в моей голове взревел от удовлетворения, и стены дома содрогнулись в ответ. Пульсация стала яростной, неистовой. Свет померк, и его сменило то самое фосфоресцирующее свечение из моих кошмаров, исходящее теперь от каждой поверхности.

Плод в моей руке распух, его оболочка лопнула. Но из него не хлынула жидкость. Из него потянулись нити. Тонкие, липкие, светящиеся нити, точно паутина Ткачекраба. Они обвили мою руку, мою кисть, мои пальцы с нежностью любовника и силой удава. Они впились в мою кожу, но боли не было — лишь ледяной холод, расползающийся по венам.

И знание. Мгновенное, всеобъемлющее знание хлынуло в меня через эти нити.

Я увидел Великого Слепого Червя не как образ в кошмаре, а как данность. Он был здесь, прямо подо мной, на глубине в полверсты. Его гигантское тело, конгломерат камня, хитина и протоплазмы, медленно, вечно двигалось, переваривая пласты породы, расширяя свою нору-утробу. Он не спал. Он работал. Он готовился.

Я ощутил бесчисленные жизни его порождений — не как отдельных существ, а как клеток единого организма. Я чувствовал, как Камнеползы запечатывают последние трещины в скальном основании колонии. Как Слизиекрылы роятся в подземных пустотах, готовые к вылету. Как Шепчущие Многоножки оплели своими телами фундаменты каждого дома в Тигенгофе, их коллективный разум усыпляя волю спящих людей, готовя их к принятию.

Я увидел саму колонию сверху — но не её дома и улицы, а её энергетический след. Прямые линии заборов, геометрия крыш, ритмичное дыхание спящего скота — всё это резало моё новое восприятие как нож. Это был диссонанс, болезненный, невыносимый шум в идеальной симфонии бесформенного покоя. И я понял их ненависть. Это была не злоба. Это была потребность устранить раздражающий звук, вернуть вселенскую тишину.

И я увидел разлом. Тот самый, над которым мы построили свой проклятый город. Он зиял подо мной, врата в Под-Слой, и они не просто открывались. Они разрастались. По его краям, подобно струпьям на ране, сидели Хранители Разлома — гигантские, неподвижные моллюско-насекомые, их тела постоянно выделяли вещество, которое разъедало реальность, не давая краям сомкнуться.

Всё это я узнал за мгновение. И вместе со знанием пришло принятие. Ужас исчез. Его сменила холодная, безразличная ясность. Их цель была не уничтожение. Это было очищение. Возвращение к изначальному состоянию — к Древней Пустоте, где нет ни