Кейта: Дочь Леса. Книга 1 - Мария Эмви

— С возвращением, дитя, — прошептала она, подавая ей чашу с водой. Кейта сделала несколько жадных глотков, и ее мысли начали приходить в порядок.

— Илин! Я… я видела! Я была там! — начала она взахлеб, перебивая радостные возгласы, а вместе с ними и саму себя. — В Сердце Тэнгри! Там такие птицы! И духи… они вообще ничего не боятся! А потом… потом я увидела Ее! Саму Великую Мать! Она была как… как огромный белый олень, сотканный из света!

Все вокруг замерли, слушая дочь вождя с благоговением. Рассказ о встрече с божеством был величайшим чудом, какое только могло случиться. В этот момент, неподалеку от девушки, пришел в себя Инсин. Он поднялся менее резко, его разум все еще был полон образов райской поляны. Но на него никто не обратил внимания. Все взгляды, все радостные крики, все внимание было приковано к ней, к их спасенной предводительнице. Инсин смотрел на девушку, на то, как Кейта, разгоряченная и счастливая, делится своим чудом со своим народом. И он чувствовал себя лишним. Абсолютно чужим здесь. Он был героем, спасшим ее, но в то же время — все еще оставался врагом, степняком, которому здесь не было места. Тот хрупкий мостик, что возник между ними в Сердце Тэнгри, рухнул под напором реальности. Кейта была со своими, а он был один.

Чувствуя, как горечь снова подступает к горлу, Инсин тихо, незаметно поднялся и выскользнул из шумного, ликующего балагана. Никто не заметил его ухода. Кроме одного человека. Старейшина Ойгон, который стоял у самого выхода, видел все. Он видел, как юноша спас их девочку, видел, как его проигнорировали, и видел боль в его глазах. Пропустив вперед нескольких радостных соплеменников, старик вышел следом за ним в тишину наступающих сумерек.

Инсин стоял у частокола, глядя на темнеющую стену леса. Шум и радостные крики из балагана целительницы доносились до него, как из другого мира, подчеркивая его отчужденность. Он, конечно же, не жалел о том, что сделал. Но горечь одиночества была леденящей, как степной ветер в зимнюю ночь. И если раньше от этой внезапно нахлынувшей горечи его спасала сестра, ее забота и безусловная любовь, то теперь в своих эмоциях воину приходилось вариться самому, без права на поддержку и тепло.

— Благодарю тебя, Сын Степи.

Юноша обернулся. За его спиной стоял старейшина Ойгон. Он смотрел на Инсина с глубоким, искренним уважением и… сочувствием.

— Твое имя будут помнить в нашем айыле до тех пор, пока стоят эти деревья, — продолжил старик. — Ты спас ту, что дороже нам самой жизни. Вернул нам нашу надежду.

Старец подошел ближе, его лицо в свете факелов у входа было добрым и печальным.

— Прости их, — кивнул Ойгон в сторону балагана. — Они обычные люди. Племя слишком долго боялось, и теперь им нужно упиться этой маленькой победой над мороком. Их молчание не от черствости, а от облегчения. Когда разум прояснится, каждый придет и поклонится тебе до земли.

Инсин слабо покачал головой.

— Мне не нужны поклоны, почтенный. И я не держу на них обиды. Знаете же, я пришел сюда не за славой. — он повернулся к Ойгону, и в его глазах была последняя, тяжелая просьба. — Я прошу лишь об одном. Чтобы вы… чтобы ваши целители и старейшины не забыли о данном мне слове.

— Мы не забыли, — твердо ответил Ойгон. — Слово шамана — нерушимо.

Он положил свою сухую, теплую руку на плечо Инсина.

— Твоя сестра и ее воин уже ждут. Мы подготовили все, что нужно для ритуала. Погребальные носилки, белые саваны, травы для очищения и дары для духов-проводников. Племя окажет им все почести, достойные наших лучших воинов.

Ойгон посмотрел на небо, где уже зажглись первые звезды.

— Эта ночь еще будет шумной. Наши люди будут праздновать возвращение Кейты. Но как только луна достигнет середины своего пути и в айыле все стихнет, мы отправимся к Скалам Плачущей Верблюдицы. Там, на нейтральной земле, мы проводим их души в Верхний мир. Вместе, как и было обещано.

Инсин почувствовал, как огромный груз, давивший на его плечи, немного ослаб. Его миссия была почти выполнена. Он спас Кейту и он сможет исполнить последнюю волю своей сестры. Что будет дальше, юноша не знал. Но в эту минуту, стоя рядом с мудрым стариком из шаманского племени, он впервые за долгое время почувствовал не одиночество, а проблеск надежды. Надежды на то, что даже в самом темном лесу можно найти понимание.

Они стояли в тишине, нарушаемой лишь далекими отголосками праздника. Ойгон не уходил — старейшина смотрел на Инсина, и его мудрые, чуть выцветшие глаза, казалось, видели не только юношу, стоящего перед ним, но и всю ту бурю, что бушевала в его душе.

— Скажи мне, дитя. — произнес он наконец, и его голос был тихим, почти отеческим. — Это перемирие… вся эта история с дарами… Часть какого-то плана твоего отца?

Вопрос был задан не в лоб, а мягко, почти невзначай. Но в нем была вся проницательность старого шамана, привыкшего читать не слова, а души. Словно он знал, что именно этот вопрос терзает Инсина больше всего. Словно он давал ему разрешение, безопасное пространство, чтобы наконец-то высказать то, чем нельзя было поделиться ни с кем. Уж тем более со своим народом, где любое сомнение в воле хана было равносильно измене.

Инсин вздрогнул. Он посмотрел на старика, на его спокойное, морщинистое лицо, и почувствовал, как стена, которую он так старательно выстраивал внутри себя, готова рухнуть. Ему не нужны были доказательства, он не строил предположений. Уверенность, холодная и горькая, била в воине ключом.

— План? — юноша горько усмехнулся, и в его голосе прозвучала вся боль последних двух дней. — Почтенный, то, что задумал мой отец — это нечто большее, чем просто план.

Вздохнув, он отошел от частокола и начал мерить шагами небольшое пространство, вытаптывая траву. Инсин говорил, и слова, которые он так долго держал в себе, хлынули наружу.

— Мой отец, Хулан-хан, — юноша остановился и посмотрел на Ойгона, — он всю свою жизнь шел к этой войне. Всю свою сознательную жизнь. Великая Сушь — это не причина, это лишь повод. Он годами копил силы, заключал союзы, изучал ваши земли. Отец был одержим идеей покорить север! Эта мысль была его воздухом, его