Азбука для побежденных - Екатерина Витальевна Белецкая

меня выглядел всё-таки иначе? И вообще, какой я была раньше? Что я, прежняя, подумала бы про Рыцаря, Детектива, Петрикора, да и про всех остальных? А ротаны? А выдры? А мыши и голуби? И вообще, что я — прежняя, сказала бы старухам, если бы они попросили меня что-то сделать для них, и вручили бы карту? Хотя… — она помедлила, задумчиво посмотрела в окно, на дождевые струи. — Может быть, это уже вовсе и неважно. Наверное, неважно. Но было бы любопытно. Наверное.

Она допила одним глотком кофе, встала из-за стола, и задумалась. Чем заняться? Ну вот чем, скажите на милость, тут вообще можно заняться?

— Пойду, проинспектирую комнату, — сказала Аполлинария. — Не исключено, что я найду там что-нибудь интересное.

* * *

Комната, ожидаемо, идей для занятий не предоставила. Аполлинария поочередно осмотрела сперва столик, на который клала на ночь свою шляпку, затем вешалку, затем кровать, затем пространство под кроватью, под столиком, и под вешалкой. Неисследованным в результате остался только гардероб, но Аполлинария знала, что он совершенно пуст. В первый же день она заглянула внутрь, убедилась, что вещей в гардеробе нет, и больше его не открывала. Да и зачем? Вешать платье удобно, используя для этого напольную вешалку, для шляпки есть столик.

— Загляну, — сказала Аполлинария. — Всё равно делать нечего.

Она решительно распахнула дверцы. Разумеется, всё было именно так, как и должно было быть: пустой гардероб, оклеенный изнутри буковым шпоном, штанга для вешалок, на которой, разумеется, ничего нет, и…

— А это что? — удивленно спросила Аполлинария. — Тут этого раньше не было.

В уголке, самом дальнем, что-то поблескивало. Неярко, несильно, едва заметно. Это «что-то» было очень маленьким, и Аполлинария в первый момент подумала, что это, вероятно, пуговица, которую она во время первого осмотра гардероба не заметила, потому что торопилась. Аполлинария присела на корточки, протянула руку, и подняла предмет.

Это оказалась не пуговица, а крошечный, с ноготок размером, стеклянный шарик, прозрачный, и словно бы с малюсенькой золотистой искрой в самой серединке. Аполлинария присмотрелась — да, верно, в середине шарика явственно что-то поблескивало. Отнесу его на кухню, и рассмотрю получше, решила Аполлинария. На кухне свет был ярче, в комнате же свет пыльной люстры не позволял толком ничего разглядеть.

На кухне Аполлинария положила шарик на стол, рядом с пустой чашкой, включила настенное бра, потом взяла шарик в руку, и поднесла к глазам. Золотистый свет стал ярче, Аполлинария поднесла шарик ещё ближе, и…

…и в этот момент кухня исчезла, и Аполлинария поняла, что…

* * *

— Это ненастоящее небо, — сказала старая женщина. Она и её неразличимый спутник стояли сейчас на поле, а вокруг была теплая летняя ночь, безветрие, и покой. Стрекотали кузнечики, где-то вдалеке шел через поля и леса поезд, но здесь, на поле, была только ночь, эти двое, и звездный купол над их головами.

— Почему ты так считаешь? — спросил человек.

Аполлинария поняла, что голос принадлежит мужчине средних лет, и задумалась — кто он ей, кем приходится? Сын? Внук? Он явно моложе, намного моложе, чем она, и совершенно непонятно, как же так получилось, что эти люди, старая женщина и относительно молодой мужчина, оказались ночью, в этом безлюдном месте, вдвоем? Их должно что-то связывать, определенно, но только вот что?

— Подумай сам, — женщина усмехнулась. — Ты уверен, что мы видим сейчас настоящие звезды? Нет, конечно. Это не так. Мы видим только свет, который звезды испускали много-много лет назад, но не более. Некоторые из них уже даже не существуют, от них только и осталось, что лучи, которые рисуют нам сейчас эту картину, а самих звезд уже нет, или они переродились, или что-то ещё с ними случилось, и мы понятия не имеем, что именно.

— Ерунда, — хмыкнул мужчина. — Ну, допустим, что ты права. И что с того?

— Что с того? — переспросила она. — Неужели… неужели тебе всё равно?

— Если честно, то да, — сказал мужчина. — Какая разница? Эти звезды видели наши пра-пра-пра-пра-пра-прадеды, деды, отцы. Их видим сейчас мы с тобой. Их будут видеть точно такими же наши пра-пра-пра-пра-пра-правнуки. Так что небо это для нас вполне себе настоящее.

— То есть для тебя не имеет значения, что на самом деле мы видим ложную картинку, а не ту, что есть на самом деле? — спросила женщина.

— Абсолютно не смущает, — подтвердил мужчина. — Неужели для тебя это так важно?

— Для меня? Да, — ответила она. — Для меня это важно, представь себе. Я предпочитаю видеть и знать настоящую правду, какой бы горькой и неприглядной она ни была.

— Это глупо, — хмыкнул мужчина. — Для чего? Это же бессмысленно. Ну, допустим, ты права, и небо ненастоящее, так что из этого следует? И как, по-твоему, можно вообще узнать, какое оно на самом деле, это небо? Не существует способа выяснить ответ, чтобы наверняка.

— Думаешь? — спросила она в ответ.

— Уверен, — парировал мужчина. — Для того чтобы это увидеть, нужен, наверное, какой-нибудь супер-навороченный космический корабль из будущего, на котором можно долететь до каждой звезды, и посмотреть, как у неё дела.

Женщина засмеялась.

— Такого корабля никто никогда не придумает, — ответила она. — Но мне почему-то кажется, что проблема здесь не в корабле, а в том, что мы неправильно созданы. Мы не умеем видеть то, что есть что на самом деле, у нас слишком несовершенный аппарат восприятия. Наверное, будь мы устроены иначе, мы бы сумели увидеть небо таким, какое оно есть.

— И что бы нам это дало? — ехидно спросил мужчина.

— Почему сразу — что-то дало? — спросила женщина. — Разве я говорила про отдачу? Ничего, кроме осознания истины, это бы нам не дало. Но ведь и этого немало.

— Ты сумасшедшая, — констатировал мужчина. — Чушь какую-то несешь. Идём домой, пока нас тут комары не сожрали.

— Сейчас сухо, и здесь нет комаров, — возразила она. — Но… ладно, идём. Всё равно ты не захочешь меня слушать, и не будешь даже пытаться понять. Люди… — она с горечью усмехнулась. — Люди, они как мокрицы под гнилой деревяшкой. Ползают во тьме, жрут, что получится, и размножаются. На этом всё, больше ничего им не надо. Мне почему-то кажется, что так везде. Вообще везде.

— Попридержи