Ведун - Александр Владимирович Мазин

они и зарастут. Я, Веснян, муку знаю, а еще больше чужих мук видел. Нас, — кивок на Дедку, — тогда зовут, когда боль да ужас страшней, чем мы покажутся. И к нурманам тоже звали. Может, видел я и меньше, чем наставник мой, однако ж ни разу не видел я радости у тех, кому кишки наружу выпустили.

— Это потому что ты не воин! — снисходительно заявил Веснян. — Не знаешь ярости Перуновой! Это такая сила, такая правда!

— Правда, — согласился Бурый. — Когда за Правду, тогда, ясно, дело другое. А когда веселья ради руки-ноги рубят? Весело ли?

— Бывает и весело, — ответил Веснян. — Когда татю какому.

— Но не тебе, — уточнил Бурый.

— Нет, не мне! — И оба рассмеялись.

Им было легко вместе. Пусть один отрок дружинный, а другой — младший ведун, но почти погодки и жизнь впереди — как дорога к вершине заповедного холма.

— Глянь-ка, Комышино сельцо! — воскликнул Веснян, привставая. — Там и переночуем. А завтра уже и Болотье будем. Страшно ль тебе, ведун, на змея многоголового идти?

— Уж не страшней, чем на навку, — усмехнулся Бурый. — Чуял ту, что у моего наставника в посохе живет?

Проняло. Улыбка враз сошла с лица отрока. Даже веснушки проступили ярче.

— Вот то-то. Я ее приваживал. А ты… Змей, змей. Видел бы ты, что мне довелось… А-а-а… Ни к чему тебе. У каждого свой путь через Кромку, дружинник. Держись своей и будет с тобой удача.

Опять слова Дедки повторил, но хорошо вышло.

— Ведаешь ли сие?.. — Веснян замялся, не зная, как теперь обратиться в Бурому. Проняло отрока.

— Ясно, ведаю, — уверенно произнес Бурый. — На то я и ведун.

А видел он сейчас одно: власть. Воин, умелый, оружный, варяг — теперь его. Что он, Бурый, скажет, так тому и быть.

И похорошело.

— Что, привадил дружинного? — поинтересовался Дедко, когда они, поснедав, вышли поглядеть на реку.

— Что, нельзя было? — насторожился Бурый.

— Отчего ж нельзя, можно. Помни только: вои не смерды. У них свои покровители там, — Дедко ткнул пальцем в сереющее небо. — И там, — палец показал на заросший свежей травкой берег. — Вои их исправно кровью жерят. Это не как у смердьих богов, когда петушок, овца и редко когда холоп никудышный. Кровь, Младший, это самое сладкое питие что для богов, что для мертвых. В ней сила. В ней сама сладость жизни, вот это все, — Дедко обозначил рукой окоем. — Нам, живым, это даром дается: только глаза пошире открой да дыши поглубже… — Дедко вздохнул. — Скучать по сему буду, когда уйду.

— Так не уходи! — жарко произнес Бурый. — Ты ж в силе еще. Вон как девок валяешь! А там, за Кромкой… Что тебе там? Туман смертный?

— Там другое есть, — возразил Дедко. — Морене служить — лепо. Сила иная приходит. А когда ты год за годом Госпоже своей служил верно, она награждает щедро. За каждую бродячую душу, кою ты в покон вернул. Думаю, и в посмертии не закроет мне тропку в мир явный. Буду иной раз к тебе заглядывать, — Дедко хмыкнул. — Опекать да допекать.

— Ты наставник мой! — с волненьем воскликнул Бурый. — Пестун! Приходи, сколь хошь! И кровью тебя напою, коль восхочешь! Только скажи!

— Поглядим, — Голос Дедки дрогнул. Или показалось? — На воду глянь. Что скажешь?

Бурый подошел ближе к берегу. Присел. Вода была черной, илистой. Только особым зрением виделись в глубине тени.

— Позвать кого? — спросил Бурый. — Навью водяную?

— Глупая нежить, — отмахнулся Дедко. — Водяник бы пригодился, да не чую его. Нехорошо это.

— Ушел, спит?

Дедко помотал головой.

— Почто ему спать в свое лучшее время? И куда бы ему из своего места уйти?

— А если… вовсе ушел? — дрогнувшим голосом предположил Бурый.

Если нелюдь вроде Лешего, Водяника или иного из старых из мира уходит, то ой какой недобрый знак. Значит, пришел кто-то в большой силе. И этот сильный, он чужой!

Бурый слыхал об этом. От Дедки. Как о великом бедствии. Когда один покон рушится, а другой пока еще настанет.

— Не о том думаешь, — угадал его мысли Дедко. — То бывает, когда вои чужие на землю приходят. Со своими богами. Щедро кормят из кровью, напитывают силой, чтоб стали заместо местных. Нурманы тако творят. Варяги тож с Перуном своим здесь не исконные. Но Перун с исконными поладил. Варяги ж много крови не лили, поздорову примучивали. Однако дружбы у Перуна с тем же Волохом нет. И с Госпожой моей тож. Дружбы нет, а лад есть. От воев много силы идет, да самих воев много меньше, чем смердов. Да и воям кровь лить не всегда вместно. Потому и лад меж Волохом и Перуном. В жизни много всего есть, опричь битв. Да и целить после сего тож надобно. И людей, и землю. И из смерти жизнь рождать, как колосок из ржаного зернышка… Ну да то долгий разговор, — осек себя Дедко. — Не ушел Водяник. Заныкался. И что это значит?

— Змей?- предположил Бурый, поскольку то было единственное объяснение.

— Он, аспид. Или еще кто. Пока не ведаю.

Вот как? А ведь то места, где видели гада, целое водное поприще. Такой сильный?

— Управимся? — осторожно спросил Бурый.

— Должно бы, — без особой уверенности отозвался ведун.

— А если… Если нет?

— Значит нет. Тако бывает. Иной раз охотник зарогатит тура, а иной — тур охотника. — И, подбодрив: — Не боись, Младший! Твоей смерти не вижу покуда.

— А своей? — напряженно спросил Бурый.

— А свою я вижу.

Бурый еще более напрягся.

Зря. Потому что Дедко тут же успокоил:

— Своя смерть, она по-другому к нам приходит. Как мишка, что за оплошным охотником крадется. По пятам. Цап — и все. А коли охотник мишку видит, так это еще ничего. Может, обойдется.

Вышли с утра. Вниз по реке хорошо. Еще и ветерок. Весла сложили на палубу. Дружинники сбросили одежу, разулись, грели спины на летнем солнышке. Не бездельничали: у воя для рук всегда работа есть: оружие точить, бронь чистить, прочее чинить, смазывать.

На кормиле — Роговолтов полусотник. Этот