Девять жизней октября - И. Ф. Сунцова

колченогую табуретку, удрученно повесил голову, завздыхал, неразборчиво причитая. Максим выбрался из подвала и, наконец расплакавшись, подполз к дедку, уткнулся лицом в его сцепленные в замок руки.

Через пять минут идиллия была восстановлена. Дедок качал внучка на коленях, утирал ему слезы, кормил с ложки вареньем. Рядом крутился оголодавший кот, возмущенно требовал разделить с ним пищу, как это делают честные люди. Хозяин выловил в сладкой массе кусочек яблочка, сунул коту под нос. Тот возмущенно чихнул и ушел сторожить дверцу холодильника. Дедок с Максимкой прыснули и окончательно расслабились.

– Деда, а чего это у него с шерстью?

– Чегось-чегось, в ветеринарку ходили, кровью измазался.

– Ой! Бедненький! Ему очень больно?

– Куды там! Больно… Что с этой чувырлой станется! Ветеринару вот да, было. Ить говорил ему, надень, дурень, рукавицы защитные, фартучек там резиновый, все лучше, чем ничего. А он смеется, не беспокойтесь, мол, дедушка, и не таких видали, выпускайте котика. Ну, хозяин – барин, я и выпустил. Сам видишь, что получилось. Ый, молодо-зелено! – крякнул дедок с досады.

Максим задумчиво поглядел на боевого питомца, перевел удивленные глаза на дедка:

– А чего ж он не умоется тогда, если с ним все в порядке?

Дедок ухмыльнулся:

– Наш котик умывается, только когда все само от него отпадет. Так что ты завтра приходи, поглядишь на чистенького. Только матери смотри скажись, а то ж я ее знаю, всю душу из меня вымет. На-тко вот еще! – И, вручив мальчику пару дополнительных банок варенья, закрыл за ним дверь, развернулся, схватил с тумбочки шлейку и решительно сделал шаг, загоняя кота в ловушку узкого пространства кухни.

Глава 31

Дедок. Секретный ингредиент

Старенькая желтая авоська с приятно-прохладной бутылкой молока весело плясала, пересчитывая травинки. Босые ступни то сжимались от некстати острого камешка, то распластывались на теплой летней земле. Приподнятый уголок губ, неразличимый в густой бороде. Неразборчивая песенка. Дедок возвращался домой.

Элину пушистую, в завитушках, голову в провале распахнутой двери он заприметил еще издали. Заскрипела калитка, дедок погрозил ей пальцем, в ответ та виновато повисла на одной петле.

– Держись за воздух! – философски посоветовал хозяин и про себя заметил: – Ишь! Распустились…

Торопиться было некуда. Эля застыла как кукла. Из домика, ласково прозываемого избушкой-говорушкой, не раздавалось ни слова, ни звона, ни плеска. Дедок потянулся, едва не разбив стеклянную бутылку о подслеповатый, изрешеченный временем забор, по всей видимости, чудом державшийся за все тот же воздух; прищурился на небо, выглядывая кого-то; погладил посаженную еще отцом яблоньку; зная характер вздорной дамочки, отскочил – яблочко взрыло землю в паре ладоней от босых ступней и резво спряталось где-то между вздымающимися над землей корнями.

– Опасно действуешь! – Дедок подмигнул и решительным шагом направился к дому. На крылечке помедлил, позвал ласково: – Эля! Лилии-то твои как распустились! Давно уж такого цвета не было. Ты погляди…

Помолчали. «Нещечко ты мое лядащее…» Дедок болезненно поморщился, нехотя повернулся, сошел с крылечка, прошаркал к одной из многочисленных клумб с любимыми цветами жены. Неловко опустившись на острые коленки, раздвинул зеленеющие по соседству кустики хосты, поглядел на восьмерки воткнутых в землю ножей, припомнил, какой из них заговорен на долгое цветение, отсчитал нужный, сбился, отсчитал еще раз, перепроверил, не сошлось. Задумчиво посмотрел на небо, на сосенки, подступающие чуть не к самому дому, перевел взгляд на смущенные кустики, вкрадчиво улыбнулся, прошелестел:

– А фодоможего-то… сто фунтов весит…

Легкий, ласковый ветерок задорно поднырнул под разваливающийся заборчик, ловко проскользнул меж кустами смородины, застрял среди малинных колючек, выпутался, завихрился в хосте и затих. Широкие, с кокетливой белой каемочкой листья вздыбились, опали – нож с пометкой «цветы срезать мной» на лезвии неловко опрокинулся, взрыхлив узкую полоску земли, виновато застыл.

– От то ж! – назидательно припечатал дед. Повернувшись на четвереньках, придирчивым прищуром окинул клумбу, сокрушенно покачал головой: – Вы уж зла-то на меня не держите, мягкий я чой-то в последнее время, податливый. С устатку енто, с устатку… Зато теперь в кухне будете стоять, в самом что ни на есть гостеприимном месте, на столе то бишь обеденном. И слышать-то вас сладко, и смотреть-то на вас – любоваться. Как же вас не срезать?..

«Ну, давай ладом! Начнем, благословясь!» Привычная рука послушно срезáла цветок за цветком, веточку за веточкой, отпуская мысль в полет. Мысль летала неохотно, пыталась просчитать варианты, чертыхалась, просила у дедка прощения и как-то бочком-бочком ускользала из поля зрения. Над головой прогремело раскатистое «кар-р-р». С яблоньки посыпались плоды. Незадачливый садовод-мыслитель вздрогнул, заморгал, пробурчал про себя, дескать и тебе того же, поглядел на свою работу, зажмурился, досчитал до пяти, распахнул веки: лилии аккуратной кучкой лежали в меже, клумба порядком полысела, но притязаний своих не оставила, выглядела все же прилично, яблочки побили землянику. Дедок покрутился на коленках, вернул на место озоровавший ножик, на всякий случай грозно посмотрел на весь железный хоровод, собрал лилии в свежий, весьма привлекательный веник, покряхтывая и вздыхая поднялся, направился к дому. «Расскажи-ка мне на ушко, что случилось здесь, избушка!.. Молчишь…» – С крылечка снова позвал:

– Девочка… Ты, коли что не так, хоть знак какой подай. Чегось-то ты мне не нравишься… Эля! Жена! Ух ты тюх ты… Бяда мне с тобой, детонька, оййй, бяда-а-а…

Дедок развернул псевдостатую к себе, вручил букет, мягко, но настойчиво прижал ее руки к телу, получились самообъятия, в которых букет, распластавшись, застрял. Дедок вздыхал, вглядывался в растерянное лицо девушки, пытался понять. Из ленивых раздумий его выдернуло что-то… Что-то было не так, что-то неуловимо изменилось, изменилось… «Эля! Растерянная! Та-а-ак… А хвоста-то кому-то надо б накрутить… Стоило на минуту отвлечься, а он уже контроль ослабил! Помощничек… Ишь ты поди ж ты, да что ты… Ый, бог с тобой, золотая рыбка. Сначала Эля».

Дедок решительно взял жену под локоток, шагнул в прохладные объятия родных стен и застыл. Некоторое время он беззвучно открывал и закрывал рот, воздуха не хватало, слова как-то тоже разбежались: посреди комнаты сидел по-турецки пятнистый мальчишка, довольно улыбался и обнимал красивого зеленого кота. Кот свисал с рук тряпочкой и обреченно дышал.

– Ежкин-матрешкин… – Дедок покачнулся, ухнул на кстати подвернувшуюся лавочку и зажмурился во второй раз за день.

– Деда! – Один глаз пришлось приоткрыть.

– Деда, смотри!

«Вдох-выдох. Еще выдох. А главное, ругать не за что, дитенок как лучше хотел…»

– Красивый котик?! Ну деда-а, ну смотри-и-и!

«Как ж я без кота-то… Бедненький… Не отмывать тебя, что ль, побрить просто? Благо лето на дворе… Эк тебя, болезного, прибило…»

– Максимушка, неслушный ты ребенок, ну