Девять жизней октября - И. Ф. Сунцова

Кот, косивший одним глазом на художника, а другим куда-то в окошко, за которым своенравилась красавица яблонька, выжидательно развернул к дедку пушистые уши, попытался подсобрать круглые, как плошки, глаза, задышал с надеждой.

«Ой, дети-дети, куды б вас дети?..»

– Киса, деда! Красивая!

– Вижу уж… Давай мы с тобой с кисой в парикмахерскую поиграем… Вот только поставим с тетей Элей цветочки в вазу.

Дедок тяжело встал, повело, оперся рукой о стену, постоял, сфокусировал взгляд, в который раз за последние лет сорок подумал, что перевоспитывать яблоньку поздно, а рубить – боязно и жалко. Еще постоял, огляделся, осторожно шагнул, снова ухнул на лавочку. Из-под пятки с прицельной точностью вылетел пустой темно-изумрудный пузырек – посыпались осколки. «То ли есть будем из кружек, то ли чай пить из тарелок», – обреченно подытожил хозяин дома.

– Максимушка, зайка, небось от зеленки-то что осталось?

– Там чуть-чуть было, деда! Я ей сверху полил!.. Деда-а… красиво?

– Порáто… Очень то бишь.

Дедок окинул взглядом комнату, оценивая масштабы бедствия, пересчитал пустые зеленые бутыльки. Путем несложных арифметических действий выяснилось, что он ровно один. Что-то не складывалось. Собравшись с силами, дедок протащился через комнату, открыл аптечный шкаф, достал нужную коробку, лениво заметил, что все мало-мальски ценное и опасное надо перепрятать, желательно повыше и подальше, фыркнул в бороду… «Растет постреленок…» Приоткрыл картонную крышку. Среди бутылочек с йодом лежал старенький поцарапанный градусник. Повернулся к мальчику, неторопливо подошел, присел на корточки, доверительно заглянул в глаза:

– Может, йодом надо было?

– Так он же смывается быстро, деда!

– А-а-а… И то верно. Бутылек-то с зеленкой один, что ль, был?

– Не-е… вот! – из-под кота показали, сколько было бутыльков.

– Мм… И где ж?

– Под диваном.

– А чегось?

– Они мне мешались!

– Ну дык! Понятное дело… Ты посиди покуда.

«Ох-х, грехи наши тяжкыяаа… Старый я стал, совсем старый… И жизнь-то прожил, и жить не пожил… А пестерек-то взрослеет, на выдумку горазд становится, меня, сказки мои, слушает… Дай ему мою жизнь, так мною станет, по-моему поступит… Поступит по-моему…» Дедок помотал головой, подошел к жене, мягко обхватил ее за плечи, увел на кухню. Услышал, как завозилось в комнате. Мысленно пожелал коту долгих лет жизней. Выдергивая цветы из цепких Элиных объятий, позвал:

– Максимка! Круглая ваза или прозрачная?

– Круглая!

– Как скажешь, постреленок, как скажешь…

Ваза была одна.

* * *

[Запись из дневника дедка]

1 октября 1993 года

Это же гениально! Зеленка! Как я сам не додумался! Максимка! Ты гений! Пары чучел со свиным сердцем с впрыснутой в него зеленкой хватило с лихвой. Лохматое безобразие теперь и близко его (сердце) не трогает, не надкусывает даже. О-о-о, уж на этот раз я получу свою душу, чего бы мне это ни стоило! Благодарю, мой мальчик, за какие-то часы ты сделал то, на что я безрезультатно тратил месяцы. Месяцы напрасных усилий, литры впустую потраченных драгоценных снадобий, невыносимый груз беспочвенного риска. А ты… Ты далеко пойдешь, Максим Нелюбин! Ты сам еще не знаешь, чего стоит твоя жизнь, что она может дать…

Глава 32

Настя. Камень в саду

Не так-то привычно взять и проснуться в новом теле. Слава богу, у Насти было хотя бы не тело гигантского жука, как у горемычного персонажа «Превращения» Кафки (книжка, которая лежала на столе Магомедовны в качестве пресс-папье), а родное – ее же руки и ноги, волосы, профиль (вперемешку отмечала сама Настя), но ощущения – то, что связывает человека с реальным миром, – разнились со всем предыдущим жизненным опытом. Быть может, лет двадцать пять назад она так же тянула макушку вверх, становясь на цыпочки под гулкие инструкции, накатывающие с другой стороны спортзала. Сейчас же она для забавы села за стол, сделала попытку свернуть плечи внутрь, опустить голову почти на уровень ключиц, как еще вчера сидела, нарезая яблоки, но это было так неудобно и нелепо – шея распрямилась точно пружина, и Настя засмеялась. Прислушалась (она настолько отвыкла от собственного смеха, что он показался ей каким-то диким), еще раз проделала шейную гимнастику и залилась смело и громко. Ей вспомнились молодильные яблоки из русских сказок, живая вода – да мало ли что могло быть припасено для того, чтобы вернуться к жизни после забракованных лет. Настя почувствовала, что и дышать теперь хотелось иначе. Выскочила на улицу и замерла, ожидая чудес и от природы. Домик и правда утопал в кустах цветущей сирени, а вчерашний неловкий набросок яблони превратился в подушку покачивающихся листьев и крупных розоватых цветов, где на каждый лепесток могли приземлиться сразу несколько пчел.

– Вот дуреха, какое «вчера»?

В памяти Насти аккуратно, словно не желая ввергнуть ее назад в пучину и бездну прежнего отчаяния, всплыли один за другим дни в Завьялове. Вот она идет в местную больницу на пять кабинетов, где разводят руками и говорят, что мест нет – ни для пациентов, ни для врачей. Затем заходит в магазины, где на прилавках лежат какие-то незнакомые товары, а продавщицы вполоборота заявляют, что им место тоже нужно, гляди-ка. Наконец Настя, промаявшись, плачется старичку, что не ждали ее здесь и не ждут. От Саши ни весточки. Старичок цокает языком и отправляет ее на почту, где круглый день только и надо, что перекладывать журнальчики да газетки, чтобы не пылились. Настя сомневается: «Такое место уж точно будет занято». «Будет, как дойдешь», – довольно говорит старичок.

От почты до домика с видом на рельсы и речку пять кварталов. Сначала полезли травинки, потом под тонкой подошвой демисезонной обуви начала ощущаться местная щебенка, а когда Настя заскочила в домик, пошел майский ливень.

Старичок оказался почтальоном. Настя отдавала ему всю необходимую корреспонденцию, он деловито засовывал ее в портфель и шел по домикам. На почте за отсутствием долгих дел Настя пристрастилась к чтению, и теперь вечерами она старалась отблагодарить старичка беседами. Он смеялся, говорил, что гулять ей надо, но Настя только отмахивалась, чувствуя близкую душу.

– Пора уже ему прийти.

Настя заскочила назад в домик. Субботний обед всегда сопровождался чаем из самовара, который старичок притаскивал от соседей. В заварочный бросали мальву, чабрец, мяту. Настя просила возвращать самовар с плюшками – старичок ворчал, что тащить тяжело, но от помощи отказывался. Соседей Настя не знала. Завьялово был каким-то дачным поселком, куда, верно, приезжали только на теплое время года, когда можно было окунуться в свежесть реки, высадить овощи на салат, собрать фрукты на пироги и компот, а все остальное время