Девять жизней октября - И. Ф. Сунцова

Но все же куда сильнее Настя ощущала присутствие горечи от странного видения об утраченной девочке. «Если бы такое произошло со мной, я бы…» Здесь ее мысли упирались в стену, которую она сама воздвигала, чтобы не погружаться в засасывающую, словно болотная топь, черноту. Зато щекочущие мурашками сладкие минуты счастья с юным возлюбленным отодвигали на задний план все остальное, перекрывая красками впитавшийся грифель, которым Настя зарисовывала в памяти сына и его отца.

Переписка с Димой сначала робко, потом все смелее, мирила ее с собственной жизнью и неурядицами. С самого начала ей казалось, что они знают друг друга много лет. Все мы ищем ощущения понятности, чего-то близкого, устойчивого, чтобы опереться, от легкого касания прийти к самому крепкому хвату, где от руки разойдутся волны до макушки, одновременно отозвавшись в коленях, на которые так часто ставит нас жизнь.

Теперь, когда их эпистолярное знакомство вышло за свои собственные границы, все начиналось будто бы заново. Это было похоже на оторванный лист календаря, составленного из лучших картин импрессионистов, который захотелось повесить на стену отдельным постером, чтобы смотреть на него вне месяца и ускользнувшего года, которому картина была предназначена, и каждое утро погружаться в солнечные блики, бегущие по поверхности воды, скачущие по столику на уютной террасе, слегка заплетенной виноградом – ровно настолько, чтобы гроздья снимались для нескольких бутылок домашнего вина, похожего на пряный компот, что идеально подходило в качестве основы для глинтвейна. Да, непременно добавить яблоки, как те, из рук старичка, что радовали Настю, потом в его домике, в пирогах, где они лукаво и маняще выглядывали из ромбиков пахучего румяного теста.

Настя вспомнила старичка. Наверное, если бы он знал, каково ей было услышать о его смерти, он бы постарался остаться в живых. Как-то нелепо. Разве человек может продлить свой век только из желания не причинять боль утраты другому? Наверное, тогда Дима пошутил бы, что этот милый дедок решил проучить Настю, бросив ее одну-одинешеньку, и просто глядел из-за шторки, как она страдает, как когда-то еще один любимый сорванец Насти – Том Сойер, гуляющий за кулисами собственных похорон.

Вдруг Насте снова что-то померещилось. Словно она босиком шла по песку, быть может по берегу лесного озера, деревья свисали до воды, оттого в тени ноги чувствовали прохладный песок, а песочная желтизна, почти переливающаяся, точно парча в шкафу матери, небольно обжигала ступни. Настя подошла к воде, надеясь ощутить ее качание у самых щиколоток. Она вгляделась в зеленоватую воду и с отвращением отпрянула. В воде шевелилась живая масса личинок – быть может, стрекоз, а то и комаров. Даже понимание того, что озеро служило колыбелью для начинающейся жизни, не могло перебороть брезгливость. В морской воде, которую Настя никогда не видела, наверняка такого не было. Настя незаметно для себя делала шаги назад, еще и еще, пока не ударилась спиной о что-то шершавое. Она обернулась, едва не выцарапав глаза тонкими ветками. Дерево снова было похоже на небрежно набросанную яблоню. Невольно Настя поискала рядом красную крышу станции Завьялово. Ничего.

– Настя, Настя…

Она часто заморгала, пока не увидела перед собой Диму.

– Не убегай. Держись одного. Там, где я.

Настя не понимала этих слов и одновременно прекрасно понимала, почему Дима так сказал. Ее швыряло по кускам воспоминаний, видений, и ставить застежки казалось немыслимым. За одним карманом открывался другой, и так бесконечно. Самым непонятным казалось то, что в таких кармашках лежали словно знакомые оторванные от одежды пуговицы, но к чему их нужно было пришить, Насте в голову не приходило.

Вдруг в руках она почувствовала эти самые пуговицы, их было много-много, и все они были крепко пришиты к маленькому кусочку ткани. Такие самодельные вещицы она видела у маленьких детей, которые с увлечением крутили кругляшки с двумя и четырьмя дырочками, на ножке, рифленые, матовые и блестящие, потом переворачивали на другую сторону, где множество разноцветных ниток и узелков в идеальной небрежности пересекалось и срасталось… Гладенькая щечка, немыслимо маленькие пальчики…

– Настя, Настя…

Голос Димы снова окликнул ее.

«Я никогда не вернусь к самой себе, – прозвучало в голове Насти собственным голосом. – Пока не найдешь амулет». Настя вздрогнула. Это был не Дима. Дальше она слышала длинные вязкие предложения, словно кто-то читал сложную книгу, освоить которую было не так просто. Настя не успевала следить за сменой планов, персонажей.

«Душа-душенька, разойдись на четыре подруженьки, ни одну не теряй – наплачешься, ни одну не забывай – от беды не спрячешься».

– Настя, нам нельзя здесь оставаться.

– А куда же нам деваться?

– Уже не важно куда. Но здесь точно нельзя.

Настя завела руки за голову, чтобы заплести волосы в косу, точно готовилась к ветру в лицо. Дима смотрел на нее, не мигая и не щурясь от солнца – почти единственное, что сильно отличало их друг от друга. «Быть может, если бы я научилась вот так смотреть на свет, мне не нужно было так часто падать в бессветие».

Глава 36

Димасик. Больше не Саша

«Последние станут первыми», – обещал стикер на рабочем ноутбуке Людмилы. Фирма, в которой она работала, наклейки не печатала, но если и печатала, то только фирменные, поэтому под надписью красовалось лого из пера, пересекающего знак бесконечности. Женщина сидела на работе и поглядывала на часы каждые пять минут, ожидая, что на них возникнет какое-нибудь мистическое число, по типу 10:10 – событие, случающееся дважды в сутки, но так много значащее для нумеролога. Не может же быть элементарным совпадением, что день официально заканчивается в районе 5:55, никогда не выстраивая в ряд три шестерки, тем самым формируя число зверя. Неудивительно, так как «6» принадлежит материальному миру, а время остается неприкасаемым четвертым измерением.

Когда циферблат озарялся прозаичным 9:34 или 12:48, разочарование холодком закрадывалось за шиворот черной водолазки, напоминая о муже. Более двадцати лет они жили в разных странах – в каком-то смысле даже измерениях, так как супругов разделяла Великая Китайская стена недосказанностей, за которой горе-отец наблюдал из окна космической станции на Сатурне. Такой была история для ментально неокрепшего четырехлетнего Димасика, которого пичкали обещаниями о скором возвращении родителя с дальней орбиты. Муж был живее всех живых, просто не разделял материнской любви к своему чаду. Когда Руслана поставили перед выбором