Тайна хрустальной вазы - Shuts-Balcevich Sonsaku

каждой пересыпавшейся песчинкой, с каждым едва слышным тик-тик его механизма, из трещин вырывались новые снопы искр, а темные реки под кожей бурлили яростнее. Девушка съеживалась, будто от удара, новый виток кашля вырвал из ее горла горсть черных, дымящихся лепестков. Маховик сиял ярче.

Это была плата. Плата за дерзость. За ломку незыблемых законов. За переходы не просто сквозь годы, а сквозь саму ткань реальностей. За желание вырвать друзей из когтей иной судьбы, иной гибели. Могучий и беспощадный Хронос, бог, для которого время было не рекой, а океаном, где тонули целые миры, не прощал таких оскорблений. Не просто требовал энергию. Выскребал ее из самого естества Агаты, капля за каплей, болью за болью, жизненной силой за силой. Каждый поворот Маховика, каждый переход — это был кусок ее души, плоти, бытия, отданный в жертву жестокому божеству хроноса. Агата знала истину, страшную и единственную: в той реальности, откуда пришла, друзья все уже погибли. И ради шанса, одного хрупкого шанса увидеть их живыми здесь, готова была позволить Времени выскоблить себя до последней капли. Ценой чего угодно. Даже если "что угодно" — это ее медленное, мучительное стирание из всех реальностей.

Кларисс замерла в шаге от Агаты. Пальцы все еще сжимали Золотой Маховик. Холод металла прожигал кожу, а внутреннее свечение голубого песка бросало мертвенные блики на ее лицо. Учебные иллюстрации всплывали в памяти: «Артефакт Пересечения Реальностей. Категория Апокалиптик. Питается жизненными ветвями носителя». Но картинки были мертвы. Здесь же пульсировала живая трагедия.

Агата стояла, закованная в собственное разрушение. Трещины глубже, чем венецианские каналы, бороздили тело. Сквозь них лился багровый ад — сплетение света и тьмы, пожирающих друг друга. Кожа вокруг ран стала пепельно-серой, сухой, как пергамент вековой давности. Когда она подняла руку, стряхивая пепел с локтя, Кларисс увидела пустоту. Не кровь, не плоть — зияющую черноту, как пролом в ткани мира. Внутри мерцали чужие звезды.

— Что это значит? — голос Кларисс сорвался на шепот, не спрашивала про артефакт, спрашивала про этот ужас, на теле подруги.

Агата едва пошевелила губами. Движение стоило волны спазмов:

— Я не… могу сдвинуться. Портал… откроется.

Сияющие глаза, два уголька в пепле лица, нашли Марка. Он стоял в пяти шагах, меч-пламя погашен, но кулаки сжаты до хруста. Взгляд метался между дырой хаоса на плече Агаты и лицом Кларисс, держащей Маховик. В нем кипела ярость, замешанная на беспомощности.

— Вы вернетесь… — Агата выдохнула клубок черных лепестков, — …остановите всех. Чтобы… не приходили сюда.

Марк шагнул вперед, голос — раскаленное железо:

— Чтобы мы подкармливали эту хрень? — ткнул пальцем в Маховик. Голубой песок внутри него ускорился, будто в ответ на агрессию.

Уголки губ Агаты дрогнули в попытке улыбки. Беззвучной, печальной.

— Нет. — отвела взгляд, будто стыдясь. — Я… буду питать. — пепел осыпался с виска, открывая еще один клочок мерцающей бездны. — Вы… остановите самих себя. От обреченного заточения… в Библиотеке Душ.

Кларисс ахнула, сжимая Маховик так, что металл впился в ладонь:

— Библиотека Душ… — Шепотом, но с озарением. Обрывки знаний сложились в чудовищную картину. Те высохшие пленники… не просто люди. Хранилища. Живые архивы миров, которые Хранитель пожирал.

Агата кивнула. Микроскопический жест. От него трещина на шее раскрылась, как ужасный цветок. Внутри — не кровь. Вихрь сверкающих осколков и черной пыли, кружащихся в безумном танце.

Марк отпрянул. Даже он, бесстрашный боец, почувствовал первобытный ужас. Это было не тело. Это был рубеж, тонкая пленка между бытием и небытием, и она рвалась. Кларисс не плакала. Слезы высохли. Остался леденящий ужас и невыносимая жалость. Она протянула свободную руку — не к Маховику, не к трещинам. К лицу Агаты. Дрожащие пальцы остановились в сантиметре от пепельной кожи.

— Зачем? — выдохнула рыженькая девушка, вся непостижимость этого безумия. Жертвовать собой? Ради чего? Ради них, которые сейчас в ужасе смотрят на нее, как на монстра?

Агата встретила ее взгляд. В глазах, горевших сквозь разрушение, не было ни боли, ни страха. Только бесконечная, тихая нежность. Как у матери, провожающей ребенка в опасный путь.

— Ради любви, — прошептала, голос был едва слышен, но каждое слово падало, как камень в тихий пруд. Улыбка стала чуть шире, чуть печальнее. — Просто… хочу, чтобы вы были счастливы. — сияющие глаза скользнули парню. — Вы все.

Слова ударили Марка, как физическая сила. Дёрнулся, будто от удара током. В памяти вспыхнули образы: Серж, корчащийся на полу Библиотеки Душ, его лицо, пепельно-серое от высосанной жизни. Люсиль, ее крик ужаса, когда тень Хранителя схватила за щиколотку, бледные глаза, полные преданности… к нему. Они были мертвы. Из-за Агаты? Из-за ее попытки их спасти? Гнев, вина и бессилие сомкнули горло стальным обручем. Он не мог вымолвить ни слова. Только смотрел на эту ходячую катастрофу, которая говорила о любви, рассыпаясь на глазах.

Кларисс не отводила руку. Пальцы так и замерли в воздухе. Мир сузился до лица подруги, до этих глаз, светящихся сквозь адскую паутину трещин. До тихого признания, которое звучало как приговор и как величайшая тайна. Любовь. Не романтика. Не страсть. Жертвенность. Безумная, всесжигающая, стирающая себя до пепла ради шанса на их счастье в другой версии реальности. В той, где они еще не попали в ловушку. В той, где Серж и Люсиль, еще живы.

Воздух вокруг Агаты загустел, завибрировал. Голубой песок в Маховике закружился вихрем. Портал открывался. Ценой еще одного куска истерзанной души.

Тиканье Маховика стало громче. Голубой свет залил пыльный холл. Портал звал. Выбор был за ними: шагнуть в сияющую бездну прошлого или остаться свидетелями окончательного распада и утраты.

Агата стояла, как живая руина. Пепельная кожа шелушилась, трещины пульсировали багровым адом, а голубой свет Маховика бросал на лицо мертвенные блики. Ее голос, когда он наконец прорвался сквозь хрип, был тихим, но неумолимым, как эхо из бездны:

— Вы… в тысячах реальностей…погибаете. — сделала паузу, будто перебирая в памяти бесконечные киноленты катастроф. Каждая — с их лицами в главной роли. — Разными способами. — глаза, горящие сквозь разрушение, на миг стали бездонно печальными. — Будь ваши души прибежищем инопланетных тел… или милых котиков, или ланей… — махнула рукой, жест, от которого посыпался серый пепел с локтя, обнажив еще лоскут мерцающей пустоты. — Всегда одно и то же. Жестокий. Печальный. Конец.

Взгляд внезапно заострился, в нем мелькнула старая, изъеденная горечью ярость:

— И этот придурок… вместе с вами… — Усмешка исказила пересохшие губы, горькая и бессильная. — Будто прикованный проклятьем на вечные