Девять жизней октября - И. Ф. Сунцова

Будто вторя мыслям, Горячий тихо заскулил, шебурша еще больше. Его словно тянуло куда-то, и он бы выпрыгнул и побежал, если бы Семь его не держала.

– Ш-ш-ш, – попыталась присмирить она собаку, а сама бочком, бочком и за мужчиной.

Несколько поворотов, изгибающиеся стерильной чистоты коридоры, сохраняющие круглую форму Башни, и кабинеты, кабинеты, стеклянные стены, люди в халатах… и все смотрят, но если улыбаться, то улыбаются в ответ. А еще – совершенно ничего не предпринимают. Семь кажется, что это все неживые люди. Живые люди так не улыбаются; живые люди умнее. Даже ниженцы – они и то быстрей соображают. Потому что не доверяют. А эти… эти наивные. Донельзя странные. Неужели, если человек вечно счастлив, его способность к реагированию снижается?

Павел Сергеевич дошел до одной из лабораторий, обозначенной цифрами «404». Семь успела шмыгнуть за угол, наблюдая за ним исподтишка. Ученый достал ключ-карту и провел ею по считывателю. Считыватель издал слабый писк, и дверь сама по себе отъехала. Семь не успела ничего сделать – высокая и сгорбленная спина уже исчезла за металлической дверью.

Не успев подумать, что же теперь делать, Семь заметила вентиляционную решетку. Обрадовавшись, она осмотрела ее, поддела заглушки с четырех сторон и, пользуясь тем, что коридор пуст, забралась в вентиляцию, поправив капюшон с Горячим.

«Ну да, решетка прямо-таки очень удачно расположилась внизу, открыть не составило труда… А еще проход идеальный именно для ребенка… Эка, кхм!»

– Надоело, честное слово! Не могли бы вы не комментировать каждое мое движение, кто бы вы ни были, пожалуйста? – недовольно пробормотала Семь, ползком пробираясь в легкие Башни. Она повернула налево – туда, где, по предположению, должна была быть лаборатория 404. К счастью, бронхи у Башни прямо и перпендикулярно выводили во все помещения ученых. Уже через три минуты, пыльная и грязная, Семь нависла прямо над лабораторией. Сквозь решетку было прекрасно видно и слышно все, что происходило внутри.

А происходило что-то странное. Никто ничего не мастерил, не изучал, не записывал. Кто-то кого-то успокаивал. Семь задержала дыхание, узнав в фигурке рядом с Павлом Сергеевичем девочку примерно своего возраста. На ней было розовое платье, в светлых локонах прятался розовый бант, белый свет прыгал по лакированным ботиночкам…

Девочка не улыбалась. Семь вспомнила ее: дочка холодной мамы и холодного папы, ровесница с пронизывающим взглядом.

– …Даже если мы не найдем эксперимент шесть-два-шесть, я всегда могу создать новый, – в странном, не идущем этому сухому голосу увещевающем тоне услышала Семь. – Кого бы ты хотела, милая? Птичку? Игуану? Я могу сделать тебе кого угодно, Миленочка, только скажи…

Милена. Имя – отчего-то сразу стало ненавистным, как и этот розовый бант с розовым платьем. Семь не знала эту девочку, но подспудные страх и злость сказали ей, что Милена ей не друг. Милена подняла безразличные глаза на ученого и пожала плечами:

– Бусинки нет. Другие тоже убегут.

«Бусинка». Это она про Горячего? Семь поежилась – это имя ему вообще не шло! А вот Горячий – очень даже. Еще один пункт в пользу того, чтобы оставить его себе… Семь помотала головой: постойте, о чем речь? Не об этом ведь, совсем не об этом! Почему она начала думать в этом направлении? Видения слишком повлияли на ее сознание!

– Ну милая, а мы сделаем так, чтобы не убегали. Укротим огонь.

– Тогда это будет уже не огонь, папа.

Устало скривившись, Павел Сергеевич отвернулся и, запустив пальцы в волосы, принялся бормотать:

– Что же это такое… Хотел панацею от одиночества, а вышло что? Миленочка, приди в себя! – Он затряс девочку за плечи, но та и бровью не повела – как была куколкой, так ею и осталась. – Черт подери! Нельзя пропускать тот проект Евгения. – Павел Сергеевич начал злиться. – Если отнять у людей радость, последствия будут хуже, чем выкачка! Но почему, почему это выясняется только на моей дочери?

В этот момент раздался оглушительный грохот: решетка не выдержала веса Семь, и та рухнула вниз с коротким криком, защищая голову и Горячего. Голубая собака, ставшая щенком, выпала из капюшона и заплакала, подбираясь ближе к Семь и прячась к ней в растрепанные волосы. Глаза Милены прояснились, и она прошептала:

– Бусинка… – а потом громче: – Бусинка!

– Это… это что еще такое?! – Павел Сергеевич отшатнулся к столу, заваленному чертежами и бумагами.

– Это… хозяйка Горячего, – процедила сквозь зубы Семь, тяжело поднимаясь. Перед глазами плыло и двоилось, из-за чего Семь боролась с калейдоскопом изображений за главенство в сознании: Павел Сергеевич в костюме, Павел Сергеевич в халате, стол с чертежами, ветеринарный стол, взволнованная Милена, внимательная Милена…

– Эксперимент шесть-два-шесть! – Павел Сергеевич сделал несколько шагов вперед и попытался взять собаку, но та, будто набравшись сил, зарычала и не далась в руки. Семь села, обняла Горячего и посмотрела на Павла Сергеевича исподлобья. Милена же замерла и, точно как в видении, стала смотреть на нее, пристально и тихо. Павел Сергеевич сжал кулаки, явно сдерживая гнев, а Семь бросила:

– Вы, верховенцы, похищаете радость у ниженцев! Как вы можете это делать? Неужели в вас нет никакой человечности?!

– О чем ты говоришь? – Павел Сергеевич опешил от подобного заявления и словно бы на мгновение забыл, что хотел отнять свой эксперимент у какой-то сумасшедшей девчонки. – Мы не похищаем радость, мы ее забираем. За вредительство социуму.

– Какое еще вредительство?

– Радости лишаются только заключенные. Те, кто сидят в тюрьмах. – Павел Сергеевич присел на корточки, переводя взгляд с Семь на собаку. – Это не жестоко, это правильно. Так они отрабатывают повинность за свои преступления.

– Так в чем же провинились Ниженцы?! – не выдержала Семь. Она вспомнила всех друзей, всех несчастных жителей, которые каждый день страдали от злости, гнева и одиночества, и в ней поднялся такой гнев, что самой стало страшно. – Я видела, как вы получаете радость: через маски! В Нижнем городе все носят маски беспрерывно, потому что думают, что город отравлен газом, а на самом деле вы нас всех обманывали все это время!

– Папа! Это правда? – Милена обратилась к отцу.

Павел Сергеевич свел брови к переносице:

– Чушь.

Семь чуть не трясло, но, несмотря на это, она явно чувствовала, – и это ей совершенно не нравилось, – что они не притворяются. Ни Милена, ни Павел Сергеевич. Либо же они очень хорошие лжецы, они оба, но Семь не сомневалась в своей способности отделять ложь от