Девять жизней октября - И. Ф. Сунцова

прекрасное, и расчесывало прохладный ливень шелка, ниспадающего до бедер. Заметив мелькнувшую в зеркале тень, наваждение, едва не потеряв равновесие, обернулось, отшатнулось и вспыхнуло. Огромные глаза его наполнились слезами, и почти тут же в них чертенятами заплясали огоньки. Наваждение смущенно улыбнулось, похлопало пушистыми ресницами и медленно приблизилось к нарушителю покоя; нежно сжав огрубевшие от работы пальцы своей маленькой тонкой ладошкой и не отрывая от его лица ласкового взгляда, повело прочь из комнаты. В коридоре оно провело его кругом и, остановив уже перед самым порогом все той же комнаты, с тревогой заглянуло в его глаза… почти неуловимо отступило на полшага назад и гулко, с вызовом, три раза подряд захлопнуло перед носом наглого хмыря дверь; дождалось, пока словарный запас в коридоре, заботливо приберегаемый как раз для таких случаев, иссякнет, показало в приоткрытую дверь язык, изобразив что-то подозрительно напоминающее «бе-е-е», и наконец хлопнуло ею в последний, четвертый, раз.

* * *

– Так я познакомился с моей Элей, – рассказывал дедок сгустку кромешной тьмы, клубящемуся в левом углу его каморки под крохотной решеткой, втиснутой в громоздкую железную дверь. – Как-то она сейчас? Повидаться бы…

Дедок засопел, хмурясь и беззвучно бормоча что-то себе под нос; разом вскочил и, потрясая кулаком в сторону собеседника, громко, торжествующе захрипел:

– А может, и увидимся! Да хоть завтра! Вот помяни мое слово! Завтра он приведет ее ко мне! Все-таки он мой сын! Он не может меня забыть!

* * *

Эля стояла в длиннющей очереди и перебирала события прожитых дней, когда вновь заметила его. Странный, еще не старый, но уже обрамленный лунными прядями прожитого, густая окладистая борода, взъерошенные волосы до плеч, ему явно что-то было от нее нужно. Пойти в милицию и заявить на преследователя она не решалась. Думала о том, что у него семья, дети, может, внуки или любимый кот, и откладывала, откладывала, откладывала. Она сосредоточилась и попыталась вспомнить: бассейн, тенистые аллеи городского парка, магазин, кино – там он был среди посетителей, но не зрителей, поскольку всякий раз, появляясь на сеансе, до него не доходил, исчезал куда-то за минуту до начала, или, может, умудрялся затеряться в толпе, скрыться от ее внимательных глаз. Маленький город, забавно-пугающая череда совпадений и изнемогающая под гнетом жизни душа; Эля устала, прокляла имя, пророчащее вечную битву, и давным-давно махнула на себя рукой. Мать говорила, что ничего путного из нее не вырастет, так оно и вышло. Эля перевела взгляд на прилавок, заметила картонку «ЯБЛОК НЕТ!!!» и поплелась прочь, уверенная, что больше ей здесь делать нечего.

* * *

Сердце замирало, совершало немыслимые кульбиты, колотилось в горле, плясало в желудке; язык пересох, прилип к нёбу, сделался грузным, неповоротливым, липким. Они стояли друг против друга. Она ждала, равнодушно поглядывая по сторонам. Дедок, перегородив дорогу, мялся, не решаясь подойти, заговорить первым. Несколько раз он порывисто шагал в ее сторону и тут же отступал, опускал голову, поворачивался, чтобы уйти, но не уходил, снова рвался к ней и снова отступал.

– Вам что-нибудь подсказать?

Он вздрогнул как от удара.

– Извините. Я… я не хотел вас пугать… там, в бассейне… и вообще… Это нечаянно вышло. Хотите кофе?! Я правда не знаю… сам не пью… вредно… Но, может, вы?

– С вами все хорошо? Вы что-нибудь ищете?

Дедок поднял голову и заключил, что все это время молча рассматривал носки своих стареньких, сношенных ботинок.

– Кофе. В качестве извинений. Ничего в нем не понимаю. Простите.

Она рассмеялась и протянула узкую ладошку:

– Эльда! И лучше мороженое.

* * *

– Антоновка в том году уродилась, у-у-у, кому сказать – не поверят! – хвастался дедок. – С одной яблоньки сорок ведер по осени собрал!

Эля сидела на парковой лавочке, жмурилась на солнце, слушала болтовню дедка и с удивлением обнаруживала, что здесь, в отдаленном, заброшенном уголке вселенной, рядом с чужим человеком, еще полчаса назад пугавшим ее до полусмерти, она чувствует себя дома.

– Ты вот что, девонька, забегай как-нибудь. У меня варенье – пальчики оближешь. А то вона какая, не кормят тебя, поди.

Она улыбнулась ему, кивнула, спрятала за щекой последний кусочек вафельного стаканчика и тихонько пошла к выходу из парка.

Дедок, счастьем пригвожденный к лавочке, бессильно смотрел ей вслед.

Глава 43

Эльда. Неисповедимы пути Твои, Господи

«– Это серьезный город, суровые условия для жизни, зона рискованного земледелия. Люди здесь не улыбаются и уж тем более не смеются на улицах. Они поддерживают лицо нашей малой родины, и ваша очередь настала, вы больше не должны улыбаться, не должны позорить наше имя! Вы же не хотите, чтобы вас поймали и посадили в сумасшедший дом? – Грузная учительница под два метра ростом и с жидкими белесыми волосами, раскинувшимися по дебелым плечам, грозно обводит класс маленькими колючими глазами, чеканя слова, бросая их дробью на каждую склоненную к парте голову, вжатую в плечи, в очередной раз напоминая, что почти всем уже исполнилось тринадцать, они больше не дети и скидок на их возраст отныне не предвидится.

Эльда зажмуривается и вспоминает, каково это, впервые столкнуться со взрослым миром, сделать первый, осторожный, неловкий шаг и понять, что мир не таков, каким ты его ранее считала, а назад пути нет.

– Что это ты делаешь, а?! – Эльда еще сильнее втягивает голову в плечи, хотя мгновение назад казалось, что это просто невозможно, затравленно смотрит исподлобья, не смея ни моргнуть, ни отвести взгляд, и молчит. Губы учительницы вытягиваются в ниточку».

И вот уже взрослая Эля, забыв, что она больше не та маленькая, беззащитная девочка, какой была раньше, захлебывается, хватает ртом воздух, распахивает льдистые глаза, цепляется взглядом за стену ванной и вновь подставляет усталую голову под упругие струи, неспешно, нехотя опускает веки и растворяется в пространстве и времени.

«Дверь, обитая деревянными занозистыми рейками, тихонько стонет и открывает путь в прохладную темноту узкого захламленного коридора. Эльда заходит внутрь. Медленно, почти лениво запирается на все засовы, тщательно, по нескольку раз перепроверяя каждый, смотрит в родной безучастный мрак и сползает на пол. Дом застыл, замер, проклят неведомой силой, даже время обходит его стороной. Не появится пыль на испещренной морщинами глади старенького комода, не сдвинутся ни на миллиметр узорчатые паласы, не разобьется выскользнувшая из мокрых рук полупрозрачная фарфоровая чашка с красным петушком на боку, утопающим в изумрудной вязи листвы, недвижимы останутся книги за стеклянными дверцами стенки, не примут новых, не позволят забрать своих, не смешаются, ведя кончиком пальца по странице