Вечный день - Юлиус Фучик

монастырский двор, тяжелый каток приближался к стенам. Приор сидел в монастыре, словно Ной в своем ковчеге, продырявленном пулями и обреченном на затопление. Он не знал, что голубь, который выпорхнул с вестью, был партизаном Армии Людовой и то, что идет на помощь, — сама романтика, полная диалектических противоречий, яркий образ смысла существования.

Немцы поджигали бочки с бензином, и Награбе казалось, что, как только пламя вспыхнет, монастырь взлетит на воздух. И он бежал за танком, весь мокрый от тающего снега и собственного пота, бежал на вспыхивающие в расщелинах амбразур огни. Внезапно на бруствере окопа он увидел немецкого офицера, прицелился в него и, прежде чем тот соскочил вниз, прошил его очередью из ППШ. Казалось, что здесь проходят какие-то кошмарные состязания: люди, те — сверху и те — снизу, стремились сорвать планы друг друга. Смерть подглядывала сама за собой, и немцы чувствовали, что она обворовала их начисто. Это смерть в один миг выбросила их из окопа, когда они двинулись оттуда на советский танк с фаустпатронами. Но пылающих бочек с бензином они уже не успели покатить в сторону подземелий, сила их контрудара была направлена только к бегству. Награба, защищаясь от удара штыка, блеснувшего перед его глазами подобно собачьему клыку, обхватил солдата руками, подбил локтем ствол его винтовки вверх и, не выпуская врага, стиснул ему горло изо всех сил. Оба, обоюдно плененные, покатились вниз по склону, по мягким насыпям белого снега. Тут же над их головами пронзительно свистнул снаряд; на склон грохнул град осколков. Из пасти люков горящего советского танка выскакивали танкисты и, катаясь по снегу, гасили на себе огонь.

Немец лежал под срезанной снарядом лиственницей. Привстав, Награба увидел бегущую к ним цепь бойцов. «Это свои, — мелькнула у него мысль, — не опоздали!» Он услышал выстрелы, крики, щелканье пуль и осколков снарядов по каменным плитам двора, удары касок о мостовую. Рота капитана Полевого с ходу штурмовала взгорье; его солдаты миновали горящий танк и пробирались в глубь монастырских построек. Награба бежал за ними изо всех сил; ноги его скользили на очищенной от снега стежке, поэтому он свернул в рыхлый снег и в несколько прыжков достиг места, которое уже было полем боя. Находившегося среди бойцов капитана Полевого он заметил издали. Стрельба оборвалась так же внезапно, как внезапно кончается ливневый дождь. Лишь порошил мелкий снег, словно какой-то зверь отряхивался от инея, а они, взбираясь вверх, на гору, столкнули его вниз. Эти незнакомые монастырю люди были солдатами, которые вошли сюда всем своим естеством, тем, что делало их способными принять жизнь и отринуть смерть. «Слава богу!» — думал приор и смотрел с крыльца на чудеса провидения, на пленных немецких солдат, стиснутых в кольцо неволи, они были как сброшенное сатанинское время, притворявшееся человеком, желавшим вызвать бога на поединок. Полевой посмотрел на побоище, на свеженасыпанные могилы, на виднеющиеся за решетками кресты из металла и камня, на изваянные из мрамора статуи, на выкатившиеся из снега каменные головы. В саду по снегу катился ангел с капюшоном на голове и одним крылом — второе улетело вместе со снарядом; в глубине валялись обломки фигур, полные трагизма и красноречивого молчания; от погашенных бочек все еще веяло жаром, а врата были открыты. Все слова, мысли и дела, только что кипевшие здесь с таким пылом, замолкли, неспособные вернуться на старое место; разбитое тут же срасталась в новую совокупность. Солдаты все еще были возбуждены, будто они добежали до горы, а она все еще несет их в небо силой размаха и по инерции. Между деревьями и монастырем образовался уголок молчания, которое теперь служило только тому, чтобы люди с обеих сторон сняли шапки и представились друг другу. Полевой отдал честь и переступил черту ворот. Приор склонил голову, а монахи, идя гуськом, расступались вправо и влево, образуя шпалеру, принимающую избавление. Памятники и кресты, надписи с датами рождения и смерти, монахи со скрещенными на груди руками и металлические венцы на стенах — все заняло позицию ожидания.

Награба успел догнать Полевого и шел сразу же за ним. Они шли через назойливо мелькающие фиолетовые епископские одеяния, их не мог разбелить ни снег, ни день; темные витражи накрыли всех покровом монастырского света.

— Товарищ Полевой… это я…

— Награба?

— Мы атаковали монастырский двор вместе с вами…

— И тем танком?

— Танк тоже был из вашей разведки…

Голос их разносился и затихал в рупорах сводов; они говорили шепотом, еще пребывая в дурмане и полусне только что законченного боя.

Монах вел их по лестницам, освещая зачем-то путь красным светом фонаря. Вскоре они очутились в трапезной, как бы в промежутке между святыней и монастырем. Приор в белой сутане стоял, словно застряв между жизнью и варварским процессом разложения, бег которого был внезапно остановлен. Контраст между монастырским воззрением и вторжением сюда Красной Армии, которая никогда здесь не называлась избавительницей, был для него наивысшей неожиданностью. Он оказался в огне логического мышления и перед необходимостью перебросить мост между собой и реальностью.

— С вами бог, — сказал он, как бы обращаясь к разбуженной из скал природе. И вдруг увидел искреннее, улыбающееся лицо Бориса Полевого; то, что казалось ему непостижимым, обращалось к нему естественным объяснением.

— От имени Красной Армии приветствую вас, отец приор, в монастыре, освобожденном от захватчиков.

Это были слова родные, взятые из праязыка, когда из чуда задержанного дыхания рождается первичный элемент жизни и объединяется с окружением в спасительном круге. Лицо приора, словно боясь встречи, мелькало между колоннами свода; его настороженность колебалась как пламя свечи, готовое потухнуть.

— Мы прибыли по приказу маршала Конева, чтобы спасти монастырь…

— Маршал знал об угрозе?

— Знал. Еще на той стороне Вислы…

Приор слушал с изумлением; ответ казался ему осязаемым видением; звук, свет, прикосновение не изменяют так лица, как изменилось его лицо, услышав эти удивительные слова.

— Вы, отец, боялись этой атаки?

— Боялся… и желал ее… — ответил приор, проведя рукой по лицу, словно стирая с него ночь, которая, уходя со стыдом, приносит ему день и боится допроса.

— Простите, капитан… мы живем на великих ветрах истории.

— Лишь бы эти ветры не унесли башню в небо!

— Неужели, капитан, так плохо?

— Война катится по наклонной плоскости, и нужно распрямляться, чтобы не упасть…

— Может, наклоняться нужно в направлении бега?

— Мы наклоняемся в направлении атаки, — сказал Полевой и улыбнулся той улыбкой, которая смывает с лица лихорадку и погружает его в новый пейзаж. За стенами монастыря колебалась земля и слышалось громыхание колес на дорогах, а здесь ощущалась бездна, дрожащая между