Вечный день - Юлиус Фучик

появление в утренней мгле восходящего солнца, когда после артиллерийского обстрела отзывались лишь выстрелы отдельных орудий, выглядело чудом. Полк, который был столь молод и с рвением нес солдатскую службу, потерял уже половину своего состава. Но смерть здесь находилась рядом и с теми, кто был мертв, и с теми, кто еще был жив; она окружала всех одинаково, была осью реальности и имела одинаковое значение для всех по обеим сторонам фронта. И все ощущали как присутствие жизни, так и присутствие смерти. Необычность появления Мили и Хелены усилилась, когда в полку нашелся брат Мили — сержант Никодим Незнанский, который в Пшемысле вступил в формировавшуюся там воинскую часть. Жизнь полка была напряженной. Пока в лесу отражалась очередная контратака фашистов, а полковая рация связывалась со штабом дивизии, Миля, Хелена и Никодим на одном дыхании давали друг другу краткие отчеты. Удивительно, что именно так, галопом, можно изложить целые отрезки жизни, незаметно перенося в вечность то, что было живым и что, по сути, никогда не умирает. В блеске коротких артиллерийских вспышек, покрывающих поляну, перед братом Мили пронеслись смерть отца на далеком Урале, смерть Эдварда Яниона в сражении под Ленино, судьба двух девушек, которых свела вместе война, и те пережитые ими муки, которые предшествуют смерти. Но их муки стали лишь проявлением силы, которая теперь вела к выходу из мрака.

Хелена, слушая Милю, как бы сопереживала вместе с нею своими чувствами и той частью биографии, которая сделала их такими близкими, родство их стало делом одного лишь незримого духа за кулисами войны, который вывел обеих из Варшавы и, касаясь их чела и горячих камней города, толкнул сюда, где кипела битва.

Время, доплывшее до этой поляны, остановилось на последнем аккорде и передало полное содержание, свидетельствующее, что происходящее ни на миг не замирает, является составным элементом жизни, несмотря на краткость речи, продолжается в своем непрерывном движении, чтобы существовать в целом. Подчиняясь этому движению, Никодим Незнанский пронес его значимость от далекого Подолья к Поморью, и теперь, когда после прорыва через доты Поморского вала полк дошел до Колобжега, рассказ Мили и Хелены подошел к концу. Этой ночью гроза сражения за Колобжег превысила границу, доступную его опыту. Повествование берет местом своего начала время и рассматривает человеческое воображение как источник своей активности; здесь же оно приняло характер и масштабы истории, и его источником были земля, идея и цель. И все понимали это не только благодаря прямолинейности своей солдатской натуры, но и благодаря доступности их человеческого сознания, их философской памяти. Они знали, что очутились здесь, возвысившись над старым временем и старым календарем, над усилиями, необходимыми для преодоления страха перед сражением. То, что мчалось, имело преимущество перед плетущейся бесконечностью, и время могло быть связано лишь с тем, что изменяло ситуацию между сушей и морем, между старой и новой судьбой.

Польская армия дошла сюда в дыму артиллерийских орудий. Утренняя предвесенняя мгла мешалась с запахами крови и пороха, люди задыхались от усталости, таскали снаряды и заряжали орудия, спотыкались о корни деревьев и падали в растаявшие груды земли. Немцы, теснимые войсками Рокоссовского, уже не могли удержать узкую полосу побережья, соединяющую Колобжег со Свиноуйстем. Когда советские танки достигли побережья Балтики к западу от Колобжега, Гитлер приказал оборонять этот город, не считаясь с потерями, до последнего солдата. Немецкая армия, потеряв несколько миллионов солдат вермахта убитыми, огромное количество раненых и пленных, уже не способна была рассуждать здраво. Клокочущая кипень крови волна за волной ударяла им в голову, доводя до умопомрачения и равнодушия к любому голосу мира, Теперь фашисты стояли здесь на каменных плитах города, на краешке берега, поросшего водорослями, и казалось, что время для них — иллюзия, годная лишь как сырье для их варварских чувств. Казалось, они не понимают, где у них голова, а где брюхо, не видят, что немецкая армия уже превратилась в личинку, пожирающую свое тело. Разум не мог указать им границ, которых нельзя переступать, от них ускользнуло даже то осмысление, которое ввергает тело в состояние головокружения и ускоряет падение.

И не видно было иного решения, помимо продолжения той страшной непрерывности событий, которой являлась война. Достигаемая в какой-то момент победа тут же становилась началом следующей схватки; сумма событий создавала историю, приближение к окончательной цели, к главному условию этого убийственного движения, которое не остановится, пока не будет наконец уничтожен источник войны. Такой возможностью является обуздание жестоких законов истории. Но пока что движение это все еще множилось пропорционально количеству убитых, числу тысяч километров, пройденных солдатами, непрерывности игры стратегии и политики. Сражение за Колобжег разгоралось тем же пламенем, какой пылал у ворот Сандомира и Варшавы; пути из-под Ленино были перенесены к польскому морю.

Восемнадцатый пехотный полк, захватив ратушу, здания полиции и старой коллегиаты и овладев, наконец, частью Сольного острова, штурмом взял помещения почты. Одно из зданий заняла рота под командованием сержанта Никодима Незнанского. Теперь их атака была нацелена на костел святого Марцина, в котором забаррикадировалась группа гитлеровцев. Рота Незнанского залегла у подножия стройной башни костела, с верхушки которой уже были сбиты вражеские наблюдатели, и те места, где они находились, зияли дырами, пробитыми снарядами. Готический костел высился перед ними, противостоя в неравном поединке ожесточенному обстрелу. Его стены со стрельчатыми окнами, украшенными витражами, защищали немцев, заполнивших все помещения от фундамента до верха стройной башни. Здание костела было столь красиво, что обстрел его был подобен иронии судьбы, непреодолимому ощущению неравенства идей, столкновение которых и привело к парадоксу. Чтобы уничтожить тех, кто находился в костеле, приходилось его разрушать. Призыв к капитуляции не помог. Да и никакой призыв не мог преодолеть сочетание упорства и глупости осажденных. Духовное превосходство бойцов роты Незнанского многое могло бы объяснить, но ничем не могло помочь красоте костела, телу его еще целых сводов, которым суждено было рухнуть в руинах. Приказ взять превращенный в форт костел штурмом поставил на молчании точку. Ракетные залпы «катюш» очистили предполье и прилегающие к костелу кварталы немецких укреплений, прикрывавших возвышавшийся центр сопротивления. Костел замкнул вокруг себя кольцо, и казалось, что физический перевес осаждающих окажет свое воздействие, что осажденные поймут свое положение. Но здесь уже все стало невозможным — залпы гитлеровцев, словно удары тяжелых весел, толкнули костел в пучину. Войска, намеревавшиеся овладеть Колобжегом с ходу, повсеместно встречали ожесточенное сопротивление. По сигналу Никодима крупнокалиберные пулеметы открыли огонь по костелу, дробя остатки цветных витражей готических окон, ужасающие глазницы которых, наполненные огнем, светились в наступающих сумерках. Идейная схватка