Вечный день - Юлиус Фучик

в такой тишине, словно все уже сказала. Казалось, есть преграда, преодолеть которую ей трудно, и она размышляет о том, каким замыслам отдать предпочтение. Теперь Миля находилась в этой тиши, посеянной бурей, в вечности, лишенной направления, словно на качающейся льдине, в неглубокой впадине алтаря. Миля встала в нишу и направила свой автомат в открытую дверь ризницы, через которую убежали немцы. Большие врата нефа, через которые отступили поляки, зияли мертвой пустотой. И немцы и поляки не верили, что в костеле кто-то уцелел живым, и обе стороны готовились к новой атаке. Костел встал на линии огромного фронта, словно маленький, не решенный до конца ребус. Вокруг кипело сражение, а здесь царила тишина, покрытая таинственными знаками, один лишь палец девушки на курке ППШ показывал время; полночь уже почти наступила. Чудилось, что мертвые ведут меж собой приглушенный разговор; что-то полумертвое обрушивалось и осыпалось и уступало место, будто желая сообщить, что все кладбища полны людей, без которых не было бы этого еще существующего мира. Плодородные земли Европы, от Атлантики до Урала, контрабандой переносили кровь на свои пашни, и Миля ощутила, как эта вздыбленная пашня, освещенная прожекторами ночного сражения, разыгрывает свои последние козырные карты, как по небу и по земле скользят стрелки полевых радиостанций, передавая друг другу противоречивые, призывающие к борьбе приказы, как развеваются в воздухе обрывки боевых знамен и гимнов, вплоть до костельной хоругви, покрывающей ее тело. Клочки воспоминаний пронеслись по ее следам, начиная от смерти отца и гибели Эдварда под Ленино, вплоть до этого порога, врытого уже в берег польского моря. Как же выглядит море? Она никогда не видела моря и должна увидеть его! Она здесь, на пороге свершения, в зное битвы, а дождь запаздывает, сбросив воды где-то рядом. А здесь слышен лишь шум броневиков, окружающих костел. Миля постепенно впадала в полусон. Ей мнилось, что она прибыла к месту своего рождения. Вот круто вздымающаяся гора, на которую она взобралась, достигнув вершины. Там же она вывела из конюшни коня — и не успела опомниться, как очутилась верхом, глядя, как внизу расстилается огромное море; вот она мчится, впитывая названия проносящихся мимо сел и местечек; со страхом смотрит на циферблат часов, на снег, дождь и ветер, на пространство земли, которое столь же мало, сколь коротка ночь. А вот она будто бы слезает с коня, садится на нос лодки и плывет в море. Седые, пушистые волны щекочут ступни ног, колени и уже добираются до бедер. Лодка приплывает к небольшой пристани, где уже триста лет сидит отец на сосновой лавке, как на вечном плоту, приплывшем сюда и более прочном, чем динамит. Только Эдвард, не обращая внимания на то, что солнце вот-вот взойдет, не появляется, он так же, как и Эней, все еще ищет остров, о котором все узнают утром из газет и радио, остров четвероликих деревьев прочнее динамита, остров, имеющий форму сердца, вставленного в оправу устья Одера, у самого моря. А это не остров Волин?

Осознание этого видения пронизывает все закоулки души. Миля глубоко вздыхает; чернильная темень издает шепот, удостоверяющий эту картину именами молитвы; ей еще видятся снежно-белые густые волосы на голове отца и его седая борода, простершаяся от вершины горы до долины.

— Да, да, — шептала она в тишине, — это вы, вы идете сквозь метели и дожди, через озера, отодвигая засовы дорог… но есть еще одна преграда. Какова цена преодоления этого пути, у которого четыре, сорок и четыреста лет оголенного до костей времени, пути к месту моего рождения.

Костел возвышался над Милей, весь исхлестанный пулями; у него еще были ребра, позвоночник и ноги; он еще был крепостью, которую надо было захватить.

Вдруг северо-восточная стена, где была дверь ризницы, загудела под ударами ломов и кирок, впивавшихся в камни, поросшие мхом. Миля очнулась. Вскоре в пробиваемом отверстии появилась стальная каска.

— Wer ist da?[45]

Ответом было глухое эхо нефа и стен, с которых падали кресты. Да, это были немцы; они уже заполняли ризницу и, толпясь, ползли по ее тесным стенам.

— Wer ist da? — повторно прозвучал вопрос, полный страха и ужаса перед темнолицей и жестокой смертью, перед уже застывшими мертвыми телами солдат. Осторожно, но настойчиво немцы продвигались шаг за шагом вперед, словно запряженные в ярмо, будто глубоководники-водолазы, останавливающиеся раз за разом, чтобы глотнуть воздуха. Костел, заполненный тучей дыма, этого ладана, смешанного с угаром тел, качался, как огромная кадильница. Все эти солдаты различных вероисповеданий — католики, протестанты и кальвинисты — верили, что именно они наиболее истово чтят бога, были убеждены, что это они главенствуют в Европе в искусстве и философии, имеют лучшую систему власти и религии, лучших наставников духа, политики, поэзии и алхимии. Из пристройки, ведущей в ризницу, проникала через костельный неф железная команда, четыре дюжины фигур, изделия индустриальной конкисты, чьи тела составляли снаряжение эпохи мастерской алхимика, где главным лаборантом был Гитлер. Фигуры, наполненные угрозой, но в то же время и безвкусицей, ординарные, утонувшие во мраке, ползли к ней, дергаясь словно прикованные к каменному полу, ползли, подобно черным гусеницам, пожирающим мрак и ничего, кроме этого мрака, не создающим.

Миля увидела в черном зеркале то, что неумолимо приближалось к ней.

— Wer ist da?

«Вот как?! — подумала она. — Значит, они ищут меня? Присягнуть молчанию? Или перерезать эту ленту?» Указательный палец ее правой руки нажал крючок, и брызнул огонь. Две, три, четыре длинные автоматные серии открыли картину, тут же перечеркнутую огнем другой стороны. На камень пола падали солдаты; каски — одна, вторая, третья — летели с размахом, подобно камням, брошенным к ступеням алтаря. Дуло автомата извергало четкие знаки смерти; еще один взгляд на двери ризницы, в зеркало, которое с треском лопнуло и полетело к ней. Миля отступила на шаг; ее ступни нащупали обрывистый берег острова, окруженного яростной волной. Сверху летели куски штукатурки и серебро разбитых подсвечников. Палец Мили дергал крючок ППШ, отсчитывая время, отделяющее ее от последнего патрона. Одним движением она заменила запас пуль, навитых на пружину диска, и длинной серией сразу осадила прыжок к острову барахтающихся в черной пене солдат! Нет! Ее не похитят с этого острова, с места, которого они не могут понять и спешат дотянуться до нее забрызганными кровью руками. Миля слышит, как они попеременно стреляют и перезаряжают оружие. Пули, как щебень сквозь сито, просеиваются через стену, на которой растет неправдоподобность ее шансов. Подобно высохшему пласту торфа тлеет под ногами ковер алтаря, жар печет подошвы, дуло автомата обжигает ладонь;