Вечный день - Юлиус Фучик

Полевой отстегнул пистолет и повесил его на стул, с величайшим наслаждением распрямился от своей власти и сел у стола.

— Что теперь? — спросил приор, догадываясь, что следует внести поднос с едой и что об этом не нужно даже спрашивать.

— Спать, отец. Только спать! Утром — завтрак и обед одним махом. Я останусь здесь до прибытия Конева…

— Если так…

— Две бессонные ночи в пути, а эта, третья, должна быть моей…

Приор ушел с чувством неопределенного восхищения, поняв, что здесь он бессилен, что люди, которых он принимает как гостей, питаются престранной пищей. Что же составляет эту пищу? Он шел и думал о своей собственной судьбе и о их спасительном мужестве. Его ладони отягощала коробка с дьяволом. Он выпятил грудь и направился к алтарю на нетвердых ногах, словно человек, которому дали титул и богатство, но который боится расписаться в их получении.

После освобождения Кракова, Ченстоховы и Катовиц армии Конева наступали на Вроцлав; Рокоссовский двигался с боями к польскому морю; Жуков сосредоточивал силы для удара на Берлин. Трескучими морозными январскими ночами, в скрежете танковых гусениц, в свисте и грохоте снарядов, раскалывающих скорлупу «третьего рейха», определялась судьба Германии. Ночью двадцатого января в Щецине командующий II военным округом гитлеровской Германии добился срочного разговора с Берлином. Он умолял дать условный сигнал, приказывающий приступить к осуществлению операции «Гнейзенау». Это было как бы последнее заклятие на случай крайней опасности, способное еще привести в боевую готовность все наличные силы. Генерал Кёнитц, командующий округом, понял, что долина Одера уже стала заливом моря, что по берегу Балтики к нему приближаются армии Рокоссовского. Он больше не мог надеяться на то, что воды прилива не поднимутся выше и что он сам, когда вода достигнет подбородка, не превратится в ладью для своего тела. Он не мог лишь предполагать, что железные клинья танковой армии Катукова взломают «Зубья дракона» и 30 января советские танки выйдут к Одеру. Но он знал, что в этой фазе войны западное Поморье впервые за много веков оказалось в крайней опасности. Поэтому в эту тяжелую и враждебную ему ночь он вызвал имя человека, сыгравшего в истории Пруссии решающую роль, вызывал, как вызывают в спиритическом сеансе символ конечного и неизбежного. Кодовое название «Гнейзенау» было установлено по фамилии человека, который в 1807 году оборонял Колобжег от наступающих французских и польских войск и который впоследствии, в Познани, следил за тем, чтобы революционное пламя польского восстания в ноябре 1830 года не перекинулось на запад, на аннексированные Пруссией польские земли и дальше, в глубь Германии. Это он, воскрешенный зашифрованным кодом, писал после раздела Польши:

«Часть польских земель, доставшаяся России, является для нее вопросом выгоды. Доля Австрии составляет предмет роскоши… А прусская часть — это организм живой… без которого наш государственный организм не мог бы существовать…»

Полевой штаб генерала Кёнитца обогатился в эту ночь участием извечного врага прогресса и всего польского, именем, которое, став кодовым сигналом, привело в готовность все части немецкой армии и последние вышколенные резервы вермахта. Колокол ударил тревогу, и генерал Кёнитц не ошибся, бросив в эфир, в телефонные и телеграфные провода это страшное имя. Немецкая оборона трещала в самой своей основе, но все еще оставалась настолько сильной, что на пространстве от Добегнева до района Кошалина смогла сформировать дополнительно четыре фронтовые дивизии. Исходя из пристрастия к силе и веры в насилие, были мобилизованы все, кто мог держать оружие, спешно извлеченное из складов. Но это был уже всего лишь мешок, набитый железом и изуверскими эмоциями, а также тем, что можно было бы назвать духовной тупостью пруссачества, которое, помимо того, что является приказом, ничего не умеет и не способно понять. Немецкое командование, теряя ориентировку, давало лишь доказательства фанатичного варварства, которое отражалось огнем на их же шкуре. Все было доведено до Судного дня, до того, что называлось смыслом существования человечества и к чему не могли быть безразличными ни Восток, ни Запад. Сотни советских дивизий сокрушали основные силы фашистской армии; одновременно союзники сжимали железное кольцо с запада и юга. Спустя 138 лет по земле, откуда пришла оккупация, шел с оружием в руках польский солдат. Первая армия Войска Польского валила наземь старые пограничные столбы с двуглавым черным орлом Фридриха II, поставленные по его повелению на краю валецкой земли под диктовку циничной сентенции: «Раздел Польши объединит три религии — греческую, католическую и кальвинизм. Поскольку мы будем иметь для причастия одно тело, то есть тело Польши, то будем причащаться вместе — если не на пользу наших душ, то по крайней мере на пользу наших государств».

Теперь эта наглая откровенность императора, наследника крестоносцев, вышитая на подкладке Гитлера, лопалась в швах Поморского вала. Солдаты Первой армии несли с собой из-под Ленино национальное обобществление этих земель вместе с ленинским декретом осуществления земельной реформы в прусских латифундиях, вместе с «Ротой» Конопницкой[44], с первыми горстями зерна в солдатских ладонях.

Но чтобы это могло свершиться, необходимо было пройти еще через огонь гигантских сражений и свершить героические деяния. Историю нельзя обмануть, и там, где в риторике грохота орудий враг сопротивляется, где он являет собой сочетание мошенничества и фанатизма, где бахвалится своим шарлатанством и лицемерием, кровопускание такому азартному ничтожеству неизбежно.

В те февральские и мартовские дни и недели 1945 года происходили события, о которых никто и думать не смел веками. На север, в сторону Гданьска и Гдыни шли армии сына варшавского мостильщика, маршала Рокоссовского, сына польской и советской земли, а вместе с ним — польская бригада имени героев Вестерплятте. В боях за Гдыню Рокоссовский полностью разгромил четыре неприятельские дивизии и восемь отдельных полков; гитлеровский вермахт потерял пятьдесят тысяч солдат убитыми и двадцать тысяч пленными. Названия занимаемых городов были подобны эпитафиям; сдираемым со стен железными кольями, они начинали звучать по-польски и, очищенные от прусской ржавчины, занимали место на топографических картах своими старыми именами. События неслись со скоростью света.

В это время восемнадцатый пехотный полк Войска Польского, который раньше, ночью семнадцатого января форсировал Вислу в районе Белян, вел штурм Колобжега. Но до того, как полк дошел туда, произошло то, что случается на войне в большом изобилии. Миля Незнанская и Хелена Чапская после Варшавского восстания были вывезены в рейх и в начале февраля находились в районе боев полка во время прорыва Поморского вала. Вскоре, оказавшись в самой гуще сражения и едва не попав под огонь польских орудий, девушки разыскали штаб полка. Их