Вечный день - Юлиус Фучик

то, что можно назвать мыслью, доведенной до абсурда, проникает во все закоулки души: имя войны звучит во мраке ее именем. Не ошибается ли она? Нет! Все громче звучит ее имя, и, чувствуя на губах кровь, не в силах крикнуть, так как гортань душит жажда. Миля слышит раздающуюся от главных врат, словно из удаляющейся лодки, польскую речь.

— Миля! Миля!

Рота Никодима Незнанского заполняет костел; в ризнице слышится рык раненого медведя. Но Миля этого уже не слышит, она маленькими глотками, между одной и другой волнами крови, заливающей ей горло, пьет воздух. Ее укусила в шею змея, и тело оседает на подстилку тлеющего ковра. Железный клубок выпал из ее рук. Самые красивые ноги, нежные и сильные, которые так легко шагали по склонам гор, измерили пространство между Уралом и стенами этого костела, зарылись в прибрежный песок. В ее глазах виделась бесконечность, но этот мираж не причиняет боль. Она пришла сюда, чтобы жить. Ее охватывает шум прибоя; остров качается, но не уходит вглубь; светит над ней красно-золотой месяц, и свет от него льется, как по стеклу; кто-то подходит к окну и, чтобы лунный свет не бил в глаза, опускает занавес.

— Миля!.. Миля!..

Чей это голос? Брата или Эдварда? А может, это отец зовет ее в тайной надежде?

— Боже милостивый, смилуйся над ней…

Да, это его голос записывает ее имя в золотой молитвенник; это голос отца открыл книгу и указывает перстом на заполненную страницу.

Замерцал свет фонарика, и Никодим увидел лицо сестры, окропленное кровью, неописуемым образом выражающее гордость, суровость и доброту; лицо пастушки и солдата. Когда и у кого он видел подобное выражение? Нет! Такого человека он не знал. И вдруг он услышал из ее уст странный вопрос:

— Тебе очень больно?

— У меня ничего не болит…

— А когда умирал?

— Где это было?

— Не помнишь?

— Я еще не умирал…

— А под Ленино?

— То был, Миля, не я…

— Эдвард!..

— Это я, твой брат Никодим…

— Пойдем вместе, — проговорила она шепотом, и ее лицо, орошенное теплым светом, застыло облаком недосказанной мысли, тело словно опустилось на дно звездной ночи, нависшей над поверхностью моря.

Со всех сторон их окружало растерзанное железо, образуя как бы корзину, наскоро сплетенную из свежесрубленных прутьев лозы. Троекратный залп ударил в ризницу, словно в толстостенный котел, погрузившийся в глубь моря. Остров с самыми красивыми в мире следами ног всплывал из тьмы, и мир принимал его в свои объятия.

Перевел с польского Л. Васильев.

Виталий Петльованный

СИРЕНА С МЕЧОМ

Дорога зияла большими и малыми воронками, над нею и сейчас шелестели снаряды, и генерал Чуйков первым надел каску. Командирским шоферам не привыкать. Никакие, кажется, преграды не пугают их. Привислинские дороги протянулись среди непроходимых болот и песков, идут по гатям, через мосты и мосточки. Не спит авиация, непрестанно «прощупывает» тылы вражеская артиллерия. Дорога, как воин, в рубцах и ранах. Хорошо, что не дремлют саперы. Если бы не они, наверное, замерло бы движение в этих древних Мазовецких чащах, выросших на черном торфянике.

Еще один мостик впереди. Дорога к нему, как видно, совсем недавно восстановлена саперами, но на мостике — деревянные «ежи», обтянутые колючей проволокой. Остановилась первая машина, а за ней и все остальные. Из окопчика, хорошо замаскированного среди деревьев, вышел вооруженный автоматом красноармеец. Офицер с машины Чуйкова обменивается с ним паролем. Только после этого красноармеец отдает приказ убрать колючие заграждения. Между деревьями сторожко смотрят своими амбразурами дзоты. За мостиком машины сворачивают влево, вскоре деревья расступаются, и далеко впереди уже угадывается опушка леса. Там голубизна, похожая на утреннее небо или на поверхность большой реки.

У шлагбаума их встречает крепкий, плечистый генерал в полевой форме. Это комдив Логунов. Чуйков издали узнал его. Логунов стоит в окружении нескольких старших офицеров и ждет, пока остановится «виллис» Чуйкова. Оба они — Чуйков и генерал, отдающий ему рапорт, — почти одинакового роста, но командарм немного шире в плечах.

Минут через десять они уже на месте. Сначала трудно что-нибудь заметить — опушка кажется безлюдной. Но, присмотревшись внимательнее, можно увидеть и замаскированные дерном блиндажи, и рыжеватые брустверы ходов сообщения, и прикрытые камуфляжными сетками артиллерийские позиции. Белокорые березы с густым подлеском хорошо прикрывают ход сообщения, по которому продвигаются прибывшие. С каждым шагом местность возвышается все больше и больше. Вот и наблюдательный пункт Логунова. Отсюда видно не только Вислу, но и все, что расположено за него, на плацдарме, который удерживают передовые гвардейские полки: фольварк, за который вот уже вторую неделю ведется бой, высоту Выгода, где засели фашисты. Командарм молчит, но по его лицу можно угадать, что он одобряет выбор НП. Ему нравится и то, что ходы сообщения полного профиля и стенки их оплетены лозой — не нужно каждый раз кланяться пулям, которые сейчас то и дело пролетают над ними. Под ногами тянутся провода телефонных линий, в земляных укрытиях лежат катушки запасного кабеля, телефонные аппараты. Дежурные связисты готовы в любой миг восстановить связь, если она будет нарушена обстрелом.

На наблюдательном пункте много офицеров — представителей разных частей.

— Доложите обстановку! — приказал генерал Чуйков начальнику штаба дивизии, наблюдавшему за обороной противника в стереотрубу. — Прошу, товарищи генералы, ближе. На одну минуту! — Чуйков жестом остановил полковника, приготовившегося к докладу. — Я не успел познакомить вас, — обратился он к собравшимся и, улыбнувшись, положил руку на плечо комдива: — Логунов Николай Иванович, командир дивизии. Прибавлю еще — мой старый друг. Вместе воевали в Сталинграде. Николай Иванович командовал стрелковым батальоном, да, батальоном, а ныне генерал. — Потом повернулся к Межицану: — А это, Николай Иванович, наш польский друг, о котором мы говорили, Ян Межицан. Он богатый! Сколько, товарищ генерал, у тебя танков? Порадуй пехоту, которую будешь поддерживать. И меня заодно. А то не успели мы с тобой о главном поговорить.

Межицан на польский манер приложил руку к конфедератке, потом пожал руку Логунова. Николай Иванович посматривал на Межицана доброжелательно, однако в глазах у него любопытство. Возможно, польский мундир, похожий на парадный, а не на повседневный полевой, вызвал скептическое выражение на лице сталинградца. Чуйков заметил настроение своего друга.

— Ян Межицан тоже сталинградец, как и мы с тобой. Командир танковой бригады. Верно я говорю? — переспросил он Межицана.

— Кстати, товарищ командарм, бригады, у которой одинаковый с вашей армией номер, — напомнил Межицан.

— Ну, тогда порядок в танковых войсках! — радостно воскликнул Логунов. — Но сколько же все-таки танков? И как скоро они смогут вступить в действие?

— Бригаде указан срок сосредоточения, и