Влияние морской силы на историю - Альфред Тайер Мэхэн

вправе был ожидать. Об авариях и о небрежности, которые повлекли за собой этот провал, уже упоминалось; однако при условии, что в распоряжении Сюффрена имелось три лучших корабля эскадры, едва ли стоит сомневаться в том, что он был прав, воспользовавшись неожиданностью и понадеявшись, что два отставших корабля успеют подойти вовремя.

Положение, занятое флагманом Сюффрена и «Ганнибалом», позволяло им стрелять с обоих бортов – иными словами, предъявлять свою наибольшую силу. Сюффрен тем самым сполна воспользовался преимуществом внезапности нападения и беспорядка в эскадре неприятеля. Этот беспорядок, согласно английским отчетам, лишил возможности участвовать в бою два 50-пушечных корабля – данное обстоятельство не делало чести Джонстону и подтвердило логичность действий Сюффрена в стремительной атаке. Если бы он получил помощь, на которую, по всем основаниям, был вправе рассчитывать, то уничтожил бы английскую эскадру; но и добытым исходом в Порто-Прайя он спас колонию мыса Доброй Надежды. Неудивительно поэтому, что французское правительство, несмотря на свою традиционную морскую политику и на дипломатические затруднения, причиненные нарушением нейтралитета Португалии, горячо и великодушно одобрило энергичность Сюффрена, непривычную для адмиралов Франции.

Говорили, что Сюффрен, который был очевидцем осторожных маневров д'Эстена в Америке и участвовал в Семилетней войне, отчасти приписывал неудачи, понесенные французами в море, любви к тактике, которую сам он именовал «маской робости»; результаты боя в Порто-Прайя, по необходимости затеянного без предварительного согласования с командирами кораблей эскадры, убедили его, что система и метод имеют свое значение[235]. Конечно, его тактические комбинации впоследствии восхищали, особенно в первоначальных сражениях на Востоке (ибо в позднейших он, кажется, опять отказался от наитий под влиянием затруднений, причиняемых недоброжелательством и заблуждениями командиров). Великая и неоспоримая заслуга Сюффрена состоит в том, что он ясно понимал: флоты Англии, выразители ее морской силы, суть подлинные враги морской силы Франции, следовательно, их надо атаковать, когда есть хоть малейший признак того, что шансы боя равны. Далекий от того, чтобы закрывать глаза на значение тех конечных целей, которым деятельность французского флота постоянно подчинялась, он все же сознавал, что путь к обеспечению этих целей – не в сбережении своих кораблей, но в уничтожении кораблей неприятеля. Атака, а не оборона, была в его глазах инструментом морской силы, а последняя воспринималась как средство влияния на результаты борьбы на суше, по крайней мере в странах, отдаленных от Европы. Он имел мужество принять эти воззрения английской политики после сорока лет службы во флоте, державшемся противоположной системы, но в применение этих воззрений на практике внес уточнение, которого мы не найдем ни у одного английского адмирала его времени – за исключением только, быть может, Родни, – и истинный пыл француза. При этом в своих действиях он не просто вдохновлялся моментом, а опирался на убеждения, которых придерживался и которые выражал и прежде. При всей его природной страстности он обладал сознательной настойчивостью. Так, он писал д'Эстену после неудачной попытки уничтожить эскадру Баррингтона при Сент-Люсии, жалуясь на половинный комплект команды на кораблях, с которых высаживали десант для атаки английских войск: «Несмотря на малые результаты двух канонад 15 декабря (направленных против эскадры Баррингтона. – Авт.) и на неудачу, понесенную нашими сухопутными силами, мы можем еще надеяться на успех. Но единственным способом его достигнуть будет энергичная атака враждебной эскадры, которая не в состоянии, при нашем превосходстве, оказать сопротивление, несмотря на береговые батареи, так как действие последних будет нейтрализовано, если мы схватимся с вражескими кораблями в абордаж или отдадим якоря на местах их буйков. Если же мы промедлим, враг может уйти… Кроме того, пока наш флот не комплектован, он не в состоянии ни плавать, ни сражаться. Что случилось бы, приди сегодня флот адмирала Байрона? Что случилось бы с кораблями, не имеющими ни экипажа, ни адмирала? Их поражение стало бы причиной потери армии и колонии. Если же мы уничтожим эту эскадру, то неприятельская армия, терпя недостаток во всем в бедной стране, принуждена будет скоро сдаться. Тогда пусть приходит Байрон, мы будем рады его видеть. Думаю, нет необходимости указывать на то, что для этой атаки нам нужны люди и доброе согласие в планах между теми, кто будет их выполнять».

Сюффрен также осуждал д'Эстена за то, что после сражения при Гренаде тот упустил случай взять в плен четыре корабля эскадры Байрона с перебитым рангоутом.

Вследствие сочетания неудач атака в Порто-Прайя не имела того решительного результата, какого заслуживала. Коммодор Джонстон снялся с якоря и последовал за Сюффреном; но он считал, что его сил недостаточно для открытого нападения на французов при решительном характере их коммодора, и боялся потерять время в погоне за ним – под ветер от порта своего назначения. При этом он успел отбить ост-индский корабль, уведенный «Артасьеном». Сюффрен продолжал свой путь и встал на якорь у мыса Доброй Надежды, в бухте Симона, 21 июня. Джонстон подошел туда две недели спустя, но, узнав от передового корабля, что французские войска высадились на берег, отказался от какого-либо штурма колонии и ограничился только успешной атакой пяти голландских ост-индских кораблей, стоявших в Салданской бухте, – атакой, которая скудно вознаградила неудачу военного предприятия; затем он вернулся в Англию, предварительно послав линейные корабли в Ост-Индию для соединения с эскадрой сэра Эдуарда Хьюза.

Обеспечив безопасность мыса и колонии, Сюффрен отплыл к Иль-де-Франсу и прибыл туда 25 октября 1781 года. Граф д'Орв, как старший, принял там командование соединенной эскадрой. После окончания необходимого ремонта флот отплыл в Индию 17 декабря. 22 января 1782 года был захвачен английский 50-пушечный корабль «Ганнибал», а 9 февраля граф д'Орв умер, и Сюффрен сделался главнокомандующим в чине коммодора. Несколько дней спустя увидели берег к северу от Мадраса, но, вследствие противных ветров, на вид города подошли только 15 февраля. Там, под защитой орудий фортов, стояли на якоре девять больших кораблей. Это был флот сэра Эдуарда Хьюза, расположенный в боевом строю, а не в беспорядке, как флот Джонстона [236].

Здесь, в пункте встречи между этими двумя грозными бойцами, из которых каждый был типичным представителем своей расы (один – непреклонный, настойчивый и искусный в морском деле, а другой – пылкий и тактически сведущий, но стиснутый рамками давней и ошибочной системы), уместно привести точные сведения о материальных силах противников. Во французском флоте было двенадцать кораблей: три 74-пушечных, семь 64-пушечных и два 50-пушечных, один из которых, «Ганнибал», недавно отняли у англичан. Противоположный английский флот состоял из девяти кораблей: двух 74-пушечных, одного 70-пушечного, одного 68-пушечного, четырех 64-пушечных и одного 50-пушечного. Следовательно, неравенство,