Колчаковский террор. Большая охота на депутатов - Сергей Станиславович Балмасов

Также, по данным Колосова, «весной 1919 г. газета «Наше Дело» в Иркутске напечатала телеграмму из Лондона с отчетом заседания парламента и ответа Черчилля на запрос оппозиции о роли Англии в сибирских делах. Черчилль заявил, что положение Сибири осенью 1918 г. было таково, что англичанам приходилось для охраны своих интересов предпринимать меры для организации власти. В результате появилось правительство Колчака…

А вскоре после переворота начальник гарнизона Красноярска генерал Феодорович информировал представителей общественных учреждений города (дума, земство, профсоюзы и пр.) о происшедшем, заявиы о бесполезности протестов против Колчака, поскольку это произошло с согласия и при участии союзников, в частности англичан»[209].

При этом англичане проявили себя истинными джентльменами. Они угрожали главнокомандующему Болдыреву, чтобы не допустить его действий против путчистов. Но одновременно предоставили охрану свергнутым при их участии «директорам-учредителям». Которых оперативно выслали из Омска, чтобы, с одной стороны, не допустить попытки их возможной «реставрации», а с другой – чтобы они не разделили судьбу Новоселова и Моисеенко. Что ударило бы по Колчаку.

И наличие среди конвойных британцев гарантировало «учредиловцам» сохранение жизней. Представители же «туманного Альбиона» перестраховались от обвинений в соучастии в случае расправы с носителями «русской демократии».

Показательно, что по данным В.Н. Пепеляева, когда 20 ноября членов Директории выслали «за границу, их сопровождал наш конвой и английский. У арестованных настроение подавленное – не верят, что будут живы. Генерал Х. рассказал со слов арестованных, что солдаты караула обращались с ними очень грубо»[210].

Мельгунов же приводит слова Авксентьева и Зензинова, что при отправлении их поезда «офицер-начальник конвоя показал нам инструкцию Колчака, согласно которой мы должны содержаться под строжайшим арестом и не иметь никаких сношений с внешним миром. В случае попытки к побегу или при попытке освободить нас извне мы должны быть расстреляны на месте»[211].

Что, по оценке Мельгунова, фактически подтвердил сам Колчак на допросах ЧСК Политцентра в Иркутске в 1920 г.[212]

При этом охранявший «директоров-учредиловцев» «английский подпоручик Корниш-Гоуден доносил начальству: «…В Харбине офицер, командовавший русской охраной, уведомил меня, что после того, как мы уже проследовали, движение на перегоне Иркутск – Чита остановлено Семеновым, поезда обыскиваются с целью обнаружения высылаемых[213]».

Колчак опасался забайкальского атамана, не признавшего омского переворота, которому «директоры» были нужны для использования их в борьбе против него.

И возникает вопрос – успели бы охранники устранить своих подопечных при внезапном нападении и как развивались бы события, получи Семенов в их лице такой козырь?

Ясно одно – в этом случае «приструнить» его Колчаку было бы куда сложнее, и в результате атаман мог войти в историю с совершенно иным имиджем. В конце 1918 – начале 1919 гг. он боролся против колчаковского путча, преследуя свои цели, и получение свергнутых «директоров» было бы для него настоящим подарком. С их помощью его действия против адмирала – переворотчика получили бы уже благородный оттенок.

Случись это – даже британская помощь не гарантировала бы Колчаку победы, и во главе Белого движения на востоке России мог стать под охраной японских штыков атаман Семенов.

В Омске всё это прекрасно понимали. И приказ о расстреле высылаемых при попытке их освобождения вполне мог осуществиться.

Одну из причин успеха переворота и закрепления во власти Колчака рисует доклад начальника центрального отделения военного контроля (контрразведки) при Штабе ВГК с копией «письма Уполномоченного съезда членов Учредительного Собрания Н. Фомина и приложением преступного воззвания» «Ко всем народам России» Вольского и Святицкого.

Фомин писал: «При обсуждении создавшегося положения (после 18 ноября) Съезд членов… сносился с представителями Чешского национального совета (ЧНС) Медеком и Свободой, заявивших, что чехи Колчака не признают и всемерно поддержат русскую демократию[214]».

Однако по словам Е. Колосова, реально отношение чехов к событиям рисует пассаж члена ЧНС Богдана Павлу: «чехи ураганом мировых событий заброшены в тайгу и словно утонули в ней. Им приходилось искать своими силами выход из нее, чтобы не погибнуть бесполезно. Разыскивая его, они наткнулись на кем-то оставленного раненого – сибирскую демократию, подняли на свои плечи и пошли, руководясь его указаниями. Чехам приходилось, однако, задумываться, что будет дальше с ними и их попутчиком: выздоровеет ли он и сможет ли без их помощи, продолжать свой путь или он ранен безнадежно. И что с ним делать чехам, ведь вечно служить ему костылями они не могут.

Такова была дилемма сразу после переворота, когда Чехия еще не приобрела самостоятельности. После порабощения она встала на ноги и смогла, хотя и не без чужой помощи, прокладывать себе дорогу дальше. Но чехи пришли к убеждению, что их попутчик не способен скоро выздороветь и становится бременем…

Павлу считал, что чехи достаточно сделали для поддержания сил своего попутчика и могли… предоставить его своей судьбе. То есть бросить найденного ими раненого «в волчьи зубы»[215].

Но при этом Колосов считал, что чешский «генерал Гайда имел близкое отношение к возведению Колчака в диктаторы». По его словам, он стал свидетелем разговора на станции Манчжурия Гайды и В.Н. Пепеляева, «согласившихся относительно необходимости диктатуры в Сибири». Причем чешский генерал заявил: «Диктатор едет со мной (в его эшелоне на Уральский фронт – ред.). Это Колчак…[216]»

Учитывая несамостоятельность и зависимость чехов от Антанты, предположим, что подобное распоряжение Гайде спустили «сверху». Иначе он сам мог бы сыграть на выборе диктатора.

Колосов писал, что впоследствии Колчак признавал факт его беседы с Гайдой на тему диктатуры, но выводил к тому, что «к практическим решениям они тогда не пришли. Позволительно сомневаться, так ли это»[217].

Что понятно Верховный Правитель не желал представать марионеткой иностранцев.

С другой стороны, поддержка Колчака открывала Гайде карьеру на русской службе вопреки мнению своих соплеменников: «Снедаемый честолюбием, он увлек на этот путь часть чешского командного состава, но увлечь всех чехов не мог.

Более того. Он вырыл пропасть между собой и широкими кругами чешской армии. За ним не пошла в массе и чешская дипломатия, предпочитавшая иное, хотя и немногим лучшее отношение к Колчаку. Она не желала играть активную роль в перевороте, но… вскоре превратила чешскую армию в могущественную союзницу Колчака при всем, вероятно, недоброжелательном отношении к нему, как к правителю… Никто больше Павлу не сделал, чтобы поставить чешскую армию в Сибири в безвыходное положение и довести переживаемый ею кризис чуть не до вооруженного возмущения»[218].

Попытка подавления путча Колчака