«Вселить в них дух воинственный»: дискурсивно-педагогический анализ воинских уставов - Сергей Эдуардович Зверев

с. 224]. При повторных неудачах рекомендовалось перенести атаки на другой участок, придав прежним действиям характер демонстрации. Верденская мясорубка 1916 года, похоже, чему-то научила и наших стратегов.

И все же драгомировский дух предшественника, устава 1912 года, на основе которого и был написан первый советский полевой устав, прорывается в очень честных и суровых фразах, в которых явственно ощущается веяние духа воинственного героев, подобных солдатам и офицерам деникинской «Железной» дивизии: «§ 667. Каждый боец первой линии должен твердо помнить, что, держась во что бы то ни стало, будучи уже окруженным со всех сторон, он способствует общему делу, облегчая контратаку, которая придет к нему на выручку. Он должен биться, пока в состоянии держать в руках оружие. § 668. Успех контратаки зависит не столько от численности частей, сколько от их боевого воодушевления, искусного сочетания всех боевых средств и быстроты действий» [127, с. 243]. Обратим внимание, что уставные требования изложены не казенным языком, а с применением фразеологических оборотов в первом случае и градации – во втором. Оттого они и будят воображение и волнуют кровь.

3. Положения устава, в которых отразились события между Февральской и Октябрьской революциями, например: «Приказ, как общее правило, не подлежит ни отмене, ни замене»[55], «Не должно быть отдаваемо распоряжений более того, чем это безусловно необходимо; обилие распоряжений только мешает отличить главное от второстепенного»[56] и «Решительно воспрещается требовать от войск то, что явно недостижимо по расчетам времени и места» [127, с. 19]. В этот период своеобразного «междуцарствия» количество приказов и постановлений всевозможных советов составило неплохую конкуренцию боевым приказам, дезорганизовав управление войсками, что и закончилось их поголовным разложением. Этот дух разложения сквозит в последнем требовании, которое кажется списанным с постановления какого-нибудь солдатского комитета образца 1917 г., требовавшего сместить или убрать офицеров, не жалевших, по его мнению, солдатской крови.

Таким образом, можно убедиться, что «Полевой устав РККА» 1918 г. есть настоящая энциклопедия Великой войны. К сожалению, этим дело не ограничивается. Наряду со всем, что составляло славу и достоинство устава 1912 года – живым и бодрым военным языком, чеканными цитатами из суворовской «Науки побеждать» и драгомировского «Поучения воину перед боем», – в его текст змеиным шипением вплетается речь новых властителей жизни.

Несмотря на то, что название главы XI «Уличный бой» звучит на первый взгляд невинно, посвящена она организации и ведению боя в городах с восставшим населением, который, по мысли авторов, имеет много общего с «полевым боем за населенные пункты» [127, с. 273]. Это родство проявляется в том, что, как и во время штурма вражеского города-крепости, допускается активно применять большое количество артиллерии, пулеметов, броневых автомобилей, аэропланов, ручных гранат и др. – «технических средств, действующих на воображение», по изящному выражению авторов этой удивительной главы [127, с. 274].

Создается впечатление, что большевистские лидеры и прежде всего наркомвоен и предреввоенсовета тов. Л. Д. Троцкий, чья подпись красуется на последней странице устава, готовили армию подавлять восстания в своей стране. Впрочем, они и так полыхали в 1918 г. по всей России, большевистская часть которой съеживалась, как шагреневая кожа. Вооруженные богатым опытом разложения «царской» армии и войск интервентов товарищи несколько, правда, косноязычно рекомендовали военным «размещение войск в казармах, воспрещение подпускать толпу к строю ближе 100–200 шагов, не допускать речей и обращений к войскам»[57], поскольку в этом случае войска легко могут перейти на сторону толпы. Здесь мы можем уже наблюдать большевистское двоемыслие в действии: переименование народных масс сначала в безликое население, а потом и вовсе в малопривлекательную толпу.

Ну а по толпе можно уже было дать не просто пару винтовочных залпов, как во времена проклятого прошлого Николая Кровавого, а действовать энергично, со всей силой пролетарского гнева и всем могуществом пролетарской же техники и вооружения. «Временное наставление по боевому применению Воздушных сил СССР» (1924), например, хладнокровно рекомендовало: «Если бандитизм охватил широкий район и является выражением враждебности местного населения, то разведчики, не встретившие банд, сбрасывают свой запас бомб на заблаговременно указываемые командованием населенные пункты» [77, с. 226]. Бомбы, очевидно, должны были усилить убеждающее воздействие листовок, которые тут рекомендовалось разбрасывать «в широких размерах», с «целью терроризировать войска и население» [77, с. 243]. И это, заметим, задолго до Герники.

Главное, чтобы не подвела «личность военно-начальника[58], которому вверяется командование войсками. Решительность и железная воля – должны быть его отличительные качества. Военно-начальнику должна быть предоставлена полная мочь; никто не должен вмешиваться и критиковать его распоряжения» [67, с. 275]. Язык вполне соответствует идеям. Псевдонародно-расхристанно-революционный стиль профессионального политикана просвечивает и в безграмотном именовании военачальников, и в неясном толковании об их мочи, и в «металлургических» эпитетах, которые очень любил Лев Давидович, пока был, что называется «в силе».

В священное число трех источников, трех составных частей успеха при подавлении народного восстания входили также «огонь артиллерии, бомбометание с аэропланов, пулеметный огонь и применение прочих технических средств», которые в отличие от обычной войны, при уничтожении собственных граждан приобретали «не только подготовительное, но и решающее значение». В число загадочных прочих технических средств, очевидно, входили и химические снаряды, которыми М. Н. Тухачевский, согласно уставу, потом крыл по укрывшимся в тамбовских лесах отрядам повстанческой армии Антонова.

Исполнители всегда были в центре внимания революционной власти: «При организации отрядов для подавления восстания следует обращать внимание на их племенной состав (курсив мой. – С. З.) – лучше всего назначать части из уроженцев другой местности, даже другой национальности» [127, с. 275]. Шила в мешке не утаить. Как же цинично надо было относиться к людям, чтобы собственных клевретов именовать в терминах животноводства! Даже до масс, тоже, правда, отдающих не очень приятными ассоциациями, они не доросли. Это был очень тревожный симптом полного пренебрежения большевистскими функционерами человеческой личностью, которое в не столь далеком будущем обернется в военном деле стратегией Числа.

Теория писалась с практики, буквально по горячим следам, например, за месяц до утверждения устава 7 ноября под ударами красных дивизий, состоявших из матросов и всевозможного «интернационала», пал восставший Ижевск, а 13 ноября – Воткинск. Правда, подавление восстания впоследствии подарило колчаковской армии две лучшие ее «рабочие» дивизии, люто ненавидевшие большевиков. Но на привлечение красными для выполнения грязной работы «интернационала», представлявшего воистину новую армию двунадесяти языков это никак не повлияло. Характерно наблюдение В. Зеленского о племенном составе Первой Конной армии: «Здесь были – калмыки, чеченцы, латыши, татары, кубанские и донские казаки, украинцы, армяне, грузины, евреи, немцы и отпрыски всех национальностей, населяющих необъятную территорию Советской