«Вселить в них дух воинственный»: дискурсивно-педагогический анализ воинских уставов - Сергей Эдуардович Зверев

Принятие следующего полевого устава РККА стало возможно только после окончания Гражданской войны, в 1925 году, когда во главе вооруженных сил Советской республики ненадолго встал М. В. Фрунзе, который и утвердил этот документ.

Чтобы понять, почему Красной Армии потребовался новый полевой устав, необходимо вначале обратиться к развернувшейся среди военных делегатов XI съезда РКП(б), проходившего в 1922 г., дискуссии о военной доктрине Советского государства. Тематика выступлений продемонстрировала серьезные расхождения между тогдашним наркомвоенмором, предреввоенсовета Л. Д. Троцким и командующим вооруженными силами Украины и Крыма М. В. Фрунзе по вопросам характера будущей войны и ее «движущим силам».

В докладе М. В. Фрунзе, прозвучавшем на съезде, отмечалось, что «тактика Красной Армии была и будет пропитана активностью в духе смелых и энергично проводимых наступательных операций. Это вытекает из классовой природы рабоче-крестьянской армии и в то же время совпадает с требованиями военного искусства» [174, с. 81]. Тезис о классовой природе советского военного искусства и неизбежно вытекавшие из него представления о классовом характере будущей войны вызвали острую дискуссию среди военных делегатов.

Взгляды М. В. Фрунзе разделялись советскими военачальниками, выдвинувшимися на ключевые посты после Октябрьской революции. Молодые краскомы и командармы, фактически не получившие систематического военного образования, абсолютизировали боевой опыт маневренной войны, полученный ими на фронтах Гражданской и Советско-польской войны. Действие социального, классового пафоса, обеспечивавшего битвы Гражданской войны, по аналогии предполагалось и в будущем. Другими словами, они довольно близоруко полагали, что в случае войны между СССР и странами капиталистического лагеря зарубежный пролетариат сознательно откроет красной коннице бреши во фронте, что позволит в кратчайшие сроки достигнуть Берлина или Парижа. При этом имевшийся печальный опыт Советско-польской войны в расчет не принимался.

Позиция Л. Д. Троцкого на съезде выглядела значительно солиднее. Свое выступление он начал с парадоксального для правоверного марксиста заявления о том, что содержание военной доктрины «определяется именно воинскими уставами, которые резюмируют военный опыт, определяют наши военные приемы». «Но разве уставы наши создавались марксистскими методами?» – тут же задавался риторическим вопросом Троцкий [121, с. 8]. И с большой категоричностью сам отвечал, что «при помощи марксизма нельзя построить полевой устав» [121, с. 10].

Троцкий трезво указывал, что маневренный характер Гражданской войны был следствием не классовых преимуществ пролетариата, а организационной слабости Красной Армии. Из-за отсутствия твердого порядка, «партизанской» вольницы и непрофессионализма в среде высших командиров и практического отсутствия младшего комсостава, придающих твердость и управляемость строю, наступления Красной Армии на сотни верст нередко сменяли столь же масштабные потери территории.

На съезде оппозиция Троцкому была буквально сметена его здравыми аргументами, но, к сожалению, в процесс реформирования Красной Армии вмешались сугубо политические интересы. Логика развернувшейся борьбы за власть блока Сталин-Каменев-Зиновьев в условиях постепенного ухода с политической сцены В. И. Ленина привела к поиску внутрипартийного врага, для роли которого наилучшим образом подходил Троцкий. С его удалением из государственной и политической деятельности после смерти Ленина мнение его оппонентов на XI съезде стало фактически официальной позицией партии и военного руководства страны, в первые ряды которого выдвинулся М. В. Фрунзе. Он и стал основным идеологом военных реформ, одним из элементов которых стал «Временный полевой устав РККА» 1925 года.

Разработчики устава, которых возглавлял М. Н. Тухачевский, с первых строк провели четкое разграничение в компетенциях полевых и боевых уставов, которым в СССР руководствовались вплоть до 1959 года. Согласно постановлению Совета по подготовке РККА, уставы, излагающие деятельность отдельных родов войск, стали называться боевыми уставами, взамен прежнего названия «строевые». В этих уставах излагались теперь не только основы строевой службы, но и тактика рода войск. Полевой устав содержал общие взгляды на управление войсками; в нем описывалась организация боевого взаимодействия различных родов войск в звене «корпус – дивизия – полк».

Далее авторы решительно порывали с «троцкизмом» в военном деле, декларируя: «Характерной особенностью нового Полевого устава является и то, что он насквозь пропитан идеологией Красной Армии. Классовые задачи последней, классовый состав ее и интересы проходят через весь устав и находят отражение в каждом виде полевой службы» [81, с. V]. Таким образом, устав послушно реализовывал идеи М. В. Фрунзе, потребовавшего, став наркомом, от своих подчиненных, чтобы они руководствовались марксистским методом во всех областях военного дела. Следствием из подобного торжества духа над материей было то, что председатель комиссии по разработке устава во вступительной статье заговорил потрясающим военно-марксистским воляпюком: «Новый устав подчеркивает вредность боевого идеализма и вводит командный состав в курс материалистической природы боя»[59], – в таких выспренних выражениях подчеркивалась важность тылового обеспечения в современной войне.

Соответственно, язык устава также откровенно ужасен: текст тавтологичен, нередки нарушения управления, сочетаемости, стилевые недочеты и проч. Чего стоит, например, вполне политкорректная, но неудобопонятная фраза: «Совпадение интересов, защищаемых Красной Армией и угнетенных трудящихся масс всего мира, дает ей огромный моральный перевес над армиями буржуазных государств» [81, с. 12]. Или то, как изложена правильная по сути мысль: «При выполнении распоряжений подчиненными, старший начальник обязан всеми силами поддерживать в них веру в успех, бодрость в работе и вызывать в них самодеятельность» [81, с. 23].

После этого невольно повторишь мысль А. М. Перемытова, высказанную им в разработке для слушателей Военной академии РККА, посвященной анализу кампании 1920 г. Советско-польской войны: «…осо бенно поражает неумение кратко, четко, ясно формулировать мысли в оперативных документах даже в высших штабах. Нужна военным работникам культура слова» [123, с. 69].

Уроки Советско-польской войны, на завершающем этапе которой так неудачно командовал М. Н. Тухачевский, не раз находят отклик на страницах устава. По всему тексту разбросаны сентенции, призванные оправдать провал Варшавской операции (1920) и последовавшую катастрофу Западного фронта, возглавлявшегося юным командующим, и обелить его полководческую репутацию. Уже во второй главе «Основы войскового командования» встречается смелое утверждение: «Упрека заслуживает не тот, кто в стремлении уничтожить врага потерпел неудачу, а тот, кто, боясь ответственности, не бросил всех своих сил и средств для достижения победы» [81, с. 19]. Вскоре эта мысль повторяется: «В ходе каждой, даже самой успешной операции неизбежны частные, иногда очень тяжелые неудачи. Неудачи являются настоящим испытанием твердости войск. Спокойствие и планомерная работа дадут выход из каждого испытания. На обязанности командира в этом случае лежит принятие основного решения, жертвуя менее важным, уступая неприятелю пространство, он должен восстановить свободу маневра и организованным переходом к активным действиям ликвидировать неудачу» [81, с. 20–21]. И далее: «Не ошибается только тот, кто ничего не делает. Поэтому,