«Вселить в них дух воинственный»: дискурсивно-педагогический анализ воинских уставов - Сергей Эдуардович Зверев

руководя деятельностью подчиненных, старший начальник должен действовать с особой выдержкой в отношении тех подчиненных, которых постигла неудача. Без уверенности в поддержку начальника и в его доброжелательное отношение[60] (даже в случае неудачи), невозможно развитие самодеятельности в войсках» [81, с. 23].

Разберемся в этом потоке самооправданий. Под самодеятельностью надо понимать экспериментаторство и прожектерство бывшего поручика Тухачевского, на фронтах Гражданской войны обкатавшего нехитрую стратагему «при[61] всеми силами вперед!», уверившегося в ее непогрешимости и опрометчиво попытавшегося применить новацию против польской армии. Привычка не бояться ответственности и, пренебрегая основами стратегии, планировать операцию, не думая сначала за противника, но вкладывая все силы без остатка в один удар, на деле обернулась безответственностью перед своими войсками, которые, как можно понять, не проявили под Варшавой должной твердости. О твердости, потребной в этом случае от командующего, Михаил Николаевич как-то забыл написать, а ведь ни спокойствия он в августе 1920 года не продемонстрировал, ни планомерной работы не организовал, на сутки запершись в штабном вагоне с отключенной связью, болезненно рефлексируя крах своих честолюбивых стремлений уничтожить врага. Ну а уж о том, как восстанавливали свободу маневра, панически уступая неприятелю захваченное было пространство, включая значительную часть Белоруссии, и говорить не приходится. Как бы ни относиться к личности и методам руководства И. В. Сталина, но если бы мы и в 1942 г. руководствовались такими утешительными уставными рекомендациями, которые предлагал М. Н. Тухачевский, сомнительно, что наши войска удержались бы на волжском рубеже.

Встречаются, впрочем, в уставе и действительно честные попытки осознать происшедшее на войне и сделать определенные выводы. К ним можно отнести следующие положения:

1. «Для разгрома противника недостаточно простого сосредоточения превосходных сил и средств. Необходимым условием успеха является согласованность и взаимодействие различных родов войск, с одной стороны, связность и цельность во взаимодействиях различных частей и отрядов, действующих на разных направлениях, с другой» [81, с. 20].

2. «Обнаружившийся успех в направлении удара не является победой над врагом. Надо иметь в виду возможность контрударов противника» [81, с. 17].

3. «На войне нет правил, верных на все случаи жизни. Здравый смысл командира, основанный на знании и понимании военного дела в целом, позволит ему понять обстановку в каждом отдельном случае, а решительность и сила воли помогут ему принять решение и довести его до конца» [81, с. 18].

4. «Успешные бои являются наиболее действительным средством поддержания боеспособности. Вместе с развитием боевых успехов в частях растет уверенность в победе и стремление «вперед» к полному разгрому противника» [81, с. 40].

5. «Нельзя основывать достижение успеха только на героизме войск» [81, с. 19].

6. «Мало приказ отдать: надо проследить, как он проводится в жизнь, и добиться его исполнения всем авторитетом и силой власти, предоставленной командиру» [81, с. 23].

7. «Личное общение командира с подчиненными войсками есть лучшее средство сделать управление войсками жизненным, выработать взаимное доверие. Помимо того, личное общение допускает наиболее полную оценку как обстановки на месте, так и состояния войск» [81, с. 25].

Читая эти наивные местами положения, понимаешь, какой огромный ущерб нанесла революция делу подготовки нашего высшего командования. Ведь то, что устав преподносит достаточно высокопоставленным командирам как откровение, является азбучными истинами военного дела, доступными пониманию и подпоручика. Можно, конечно, посочувствовать М. Н. Тухачевскому: в его 27 лет непросто было добиваться исполнения своих приказов от таких «зубров» как Буденный и Ворошилов, подпираемых набирающим силу наркомом по делам национальностей и знакомых с самим Ильичом. Но дела это не меняет.

Достаточно революционно в прямом и переносном смысле смотрится только последний постулат, который продержится в советских уставах вплоть до 1959 года. Впрочем, насколько общение командующего с войсками вообще достигало своих целей? Уровень не только сознательности, но личностного развития масс в тот период был, прямо скажем, невысоким. В 1924–1925 гг. по заказу Главного политического управления (ГПУ) Красной Армии было проведено статистическое исследование по изучению словарного запаса красноармейцев. Делалось это с благими целями – чтобы определить, с какими словами стоило обращаться к бойцам, чтобы быть элементарно понятыми и обеспечить «политвоздейственность» речи. Оказалось, по выборке в нескольких тысяч человек, опрошенных устно и протестированных письменно, что около 63 % словаря красноармейца составляет 219 слов, но и то, «самое большое место среди этих наиболее часто употребительных слов занимают предлоги, союзы, вспомогательные частицы и местоимения» [178, с. 38]. Если это так, то общий словарный запас бойцов армии победившего пролетариата должен был составлять примерно 350 слов, что ненамного отличается от словарного запаса дикаря племени мумбо-юмбо из известного романа И. Ильфа и Е. Петрова, вышедшего примерно в описываемое время, в 1927 году. Прибегать к риторике, замешанной на социально-классовом пафосе, обращаясь к аудитории, полагавшей, что в Белоруссии «власть царская или барская» и путавшей «ветерана» с «ветеринаром», было бессмысленно.

Устав Тухачевского так же, как и первый советский полевой устав 1918 года, особое внимание уделяет организации отдыха личного состава. Это вкупе с указанием командирам поддерживать товарищеские отношения с бойцами, феноменальным признанием, что «все стремления командного и политического состава должны быть направлены к тому, чтобы сберечь силы бойцов», а также, что «неудачи, происшедшие по вине начальника, решительно подрывают боеспособность части»[62], говорит, что дисциплина в Красной Армии была очень низкой. В этих строках слышен явный отголосок Гражданской войны с ее революционными самосудами и главной инвективой – «шкурничеством», применявшейся по отношению к «несознательным» бойцам, масса которых особо не рвалась геройствовать в братоубийственной резне, за исключением, возможно, отборного племенного состава.

Так что идеализм большевиков, по меткому замечанию М. М. Пришвина, был ненастоящий. Массу можно было некоторое время обманывать громокипящими лозунгами и призывами в ожидании, пока подрастет поколение, на этих лозунгах и призывах вскормленное, но уже было известно, что части войск, в которых партийная прослойка составляет менее 6 %, небоеспособны[63]. Оттого в серьезных делах большевики действительно больше начали стремиться брать напором неисчерпаемой народной лавины, чем уповать на качество войск. Недаром во вступительной статье к сборнику, посвященному шестой годовщине академии РККА, ее комиссар Р. А. Мулевич подчеркивал, что на стороне пролетариата «преимущество численности и правоты» [177, с. 4]. Численность здесь, как видим, даже потеснила классовую сознательность.

Стратегия Числа нашла свое первоначальное оформление именно в Полевом уставе 1925 года: «Для успешного осуществления прорыва на избранном участке нужно достигнуть не менее как трехкратного превосходства (курсив мой. – С. З.) в силах и средствах над противником» [81, с. 236]. С тех пор эта фраза, противоречащая всем мыслимым канонам военного искусства, напрочь отрицающая все воплощенное в «Науке побеждать», продолжает глубокомысленно цитироваться в оправдание