«Вселить в них дух воинственный»: дискурсивно-педагогический анализ воинских уставов - Сергей Эдуардович Зверев

слабой мочи отдельных военно-начальников и отсутствия духа воинственного у предводительствуемых ими войск. И самое обидное, что вписана она битым поручиком, до ступора испугавшимся когда-то как штыков польских легионеров, так и гнева своих большевистских покровителей, явно стремившимся обеспечить себя на будущее солидным уставным положением.

И как надо понимать требование устава, ставившее командованию задачу поддержания боеспособности, «добиваясь в частях: а) классовой сознательности, ясного понимания целей войны, веры в свои силы, мужества и упорства; б) внутренней спайки и дисциплины; в) умения использовать свое оружие; г) правильного руководства войсками» [81, с. 35]. Или: «Боевой успех достигается: а) смелыми и решительными действиями, основанными на тщательном расчете и упорном выполнении поставленной цели; б) сочетанием революционной воли к победе со стороны масс и решимости всех бойцов (курсив мой. – С. З.) добиться цели боя во что бы то ни стало» [81, с. 18].

Налицо явный, усугубивший традиционную нашу беду перекос приоритета: перекладывание ответственности за боеспособность с военных руководителей на массы со всей их сознательностью, о воспитании которой так истово заботились. Рядовые бойцы отныне обречены были выступать в роли заложников некомпетентности собственного командования. Потеря трех четвертей состава 51-й дивизии, пробивавшей в лоб укрепления белых под Перекопом в 1921 году, – хорошая иллюстрация к подпункту «б» данного уставного положения.

Вдвойне обидно, что Полевой устав 1925 года пришел на смену очень здраво написанному руководству для командного состава «Боевая служба пехоты» (1924), которое твердо устанавливало, что «залог успеха в бою зиждется на: а) точности, активности и простоте решения, принятого Начальником, проводящим бой; б) понимании всеми, начиная старшими командирами и кончая красноармейцами, общей задачи и каждого – своей части; в) широком проявлении инициативы, направленной к успешному выполнению задачи своей части; г) настойчивости в проведении принятого решения; д) напряжения максимума усилий всех войск – всех родов оружия путем взаимной поддержки в достижении общей цели» [3, с. 10]. Руководство, конечно, не отменяло великую роль революционной сознательности, но отводило ей подобающее место – она, и не сама по себе, но только с «мужеством и соответствующей подготовкой», должна была помогать в трудные минуты, например, при «недостатке помощи других родов войск» [3, с. 12]. Но вся ответственность за организацию боя лежала на командире, недаром его писали с прописной буквы. Чувствуется все же рука старого военспеца С. С. Каменева, который на тот момент был главнокомандующим вооруженными силами республики.

Любопытной особенностью «Временного полевого устава РККА» 1925 года была трансформация одиозной главы «Уличный бой», содержание которой рассматривалось выше. Спектр применения вооруженных сил стал шире и допускал варианты: «а) противник располагает регулярными войсками; б) противник хорошо вооружен, решителен, но не имеет военной организации (фашисты); в) противник не организован, слабо вооружен (повстанцы)» [81, с. 405–406]. Судя по всему, в советском руководстве идеи экспорта революции были еще сильны, и мысль повоевать на улицах восставшего Берлина не оставляла особо горячие головы. Против повстанцев устав сдержанно, не входя в подробности, рекомендовал применять те же средства, что и против прочих неприятелей.

Несмотря на очевидную слабость полевого устава 1925 года, некоторые его, причем не самые удачные[64], положения широко цитировались в последующих советских полевых и боевых уставах.

Как общую тенденцию, характерную для второй половины 1920-х гг., можно отметить, что Красная армия превратилась в школу политической учебы, исправно снабжавшую город и село кадрами идейно подкованных молодых активистов, воспринимавших советскую власть как единственную возможную форму государственного устройства. «Красная армия после гражданской войны стала больше похожа на политико-просветительную школу для красноармейцев, чем на милитаристскую организацию»[65], – признавал сам нарком обороны К. Е. Ворошилов. Красная армия в этот период была призвана выиграть свой самый главный и решительный бой – бой за молодежь советской страны, которой суждено было вынести на своих плечах все тяготы построения социализма «в отдельно взятой стране» и своей горячей кровью защитить государство и народ в годы Великой Отечественной войны.

Во исполнение этой великой цели приказ Политуправления РККА № 239 от 18 сентября 1924 г. предлагал «все виды школьных занятий в частях РККА (политчас и общеобразовательные занятия) именовать единым термином «политзанятия» и определял основное содержание программы этих занятий словами «военизация, советизация, интернационализация» [148, с. 28]. На практике советизацию во всем предпочитали военизации, поскольку режим жесткой экономии, введенной в армии в годы коллективизации и первых пятилеток, никак не способствовал профессиональной подготовке бойцов и командиров. Оставалось делать упор на сознательность, которая оказалась особенно востребованной в деле социалистического строительства.

Уставами в этот период, можно сказать, серьезно не занимались. Временные боевые уставы пехоты и конницы, вышедшие в 1924 году представляют собой фактически малоинтересные строевые уставы; достаточно сказать, что при описании строевой стойки опять наметился регресс – она насчитывала уже 52 слова в боевом уставе пехоты 1924 г. и 65 слов – в уставе 1928 года[66]. Самым интересным, пожалуй, в этих уставах является описание рукопашного боя, переданное рядом энергичных фраз, например: «Боец, устремляющийся в атаку, должен быть уверен в своем штыке и рваться вперед, чтобы достать им противника»[67]; или: «…если боец схвачен противником так, что нет возможности применить ни штыка, ни приклада, удар коленом между ног может сразу обезвредить противника» [47, с. 32].

Но вот обязанности командиров, согласно уставу, заключались только в передаче им своей воли голосом, знаками, сигналами и личным примером, а также проверкой личного состава, вооружения и снаряжения перед построением и в строю. Командиру следовало всегда стремиться передавать команду голосом, но прекрасная фраза, повторявшаяся из устава в устав русской армии: «Словесные распоряжения отдавать спокойно»[68], – из советских уставов исчезла. Не то, судя по всему было время, поскольку даже легендарные герои Гражданской войны, вроде В. И. Чапаева, не стеснялись пускать в ход плетку[69], а то и рукоятку нагана[70], как передавая красному воинству свою волю, так и для наведения порядка в его рядах. Косвенно это может свидетельствовать, что понизился уровень не только высшего командования, но и старшего и среднего комсостава Красной армии.

«Временный боевой устав броневых сил РККА» (1925) описывал только места, обязанности и действия личного состава (экипажа) «при орудии и пулеметах», а также различные строи и порядки танковых подразделений. Совершенно отсутствовало слово «атака»; противник из устава испарился так же, как и почти за сто лет до этого из николаевских уставов. Важная, в общем-то, забота «об остатке горючих, смазочных материалов и огнеприпасов» вытесняет из поля зрения командира танка его главную обязанность мастерски поражать противника (напротив, огонь в уставе ведется исключительно по