Суровое испытание. Семилетняя война и судьба империи в Британской Северной Америке, 1754-1766 гг. - Фред Андерсон

и исторических аргументов, и закончил свою запись на более мрачной ноте. «В Нью-Йорке говорят, что, согласно частным письмам, великие люди крайне раздражены волнениями в Америке и намерены привести закон в исполнение. Однако у этой раздражительной расы будет удача, если они не смогут привести его в исполнение. Они сочтут это более упорной войной, чем завоевание Канады и Луизианы»[880].

ЧАСТЬ X

ИМПЕРИЯ СОХРАНИЛАСЬ?

1766 г.

Герцог Камберленд в последний раз выходит на сцену британской политики, оставляя своих последователей искать выход из кризиса имперского управления. Администрация Рокингема находит способ отступить, не жертвуя притязаниями парламента на суверенитет: Декларативный акт и тонкая политика отмены Гербового закона. Американцы реагируют на это, не понимая до конца, насколько отмена закона лишь выкристаллизовала расхождения в понимании имперских отношений. Пустота империи в Северной Америке и недостаточность армии как инструмента власти.

ГЛАВА 71

Отмена Гербового закона

январь-март 1766 г.

Лидеры правительства Его Величества отреагировали достаточно спокойно, когда в июле 1765 года в Лондон пришло сообщение о Виргинских решениях. По мнению лейтенант-губернатора Фокьера, событие, вызвавшее столь широкую колониальную оппозицию Гербовому акту, казалось несущественным: кратковременное большинство в Палате бургов откликнулось на красноречие горячих голов, и ущерб вскоре был ликвидирован. Такие дела не требовали от Торгового совета ничего сверх обычного, и кабинет министров просто принял к сведению отчет Фокьера на заседании 30 августа. Однако когда в начале октября из Новой Англии стали поступать более зловещие новости — рассказы об отставках королевских чиновников в страхе за свою жизнь, о разграбленных домах, уничтоженных документах и городах, оказавшихся в руках толпы, — министры уже не могли реагировать так легкомысленно.

Они также не могли прийти к единому мнению о том, что делать. Одни выступали за немедленную жесткую реакцию, другие находили в колонистах меньше вины, чем в Гербовом акте, но большинство просто запуталось. Те, кто занимал самые влиятельные посты, — первый лорд казначейства и два государственных секретаря — либо не имели особых взглядов на колонии, либо активно надеялись сместить имперский курс Британии в менее конфронтационное русло. Только их покровитель, более уверенный в том, о чем идет речь, не испытывал никаких сомнений. Победитель Каллодена никогда не колебался в применении военной силы на службе государства и презирал мысль о том, что колониальному хулиганству может быть позволено определять имперскую политику. С момента получения первых известий о бурных демонстрациях в Бостоне он не оставлял своим коллегам места для сомнений в своей решимости.

Заседание кабинета министров, которое герцог Камберлендский провел 13 октября, заставило напрячься даже самого открыто проамерикански настроенного министра, государственного секретаря по делам Юга Генри Сеймура Конвея. Конвей был одним из немногих членов парламента, вставших на сторону полковника Барре в дебатах по Гербовому акту, но после заседания тринадцатого числа он составил циркулярное письмо губернаторам, которое удовлетворило бы даже самого ястребиного члена кабинета, лорд-канцлера Роберта Хенли, первого графа Нортингтона. Губернаторы, писал Конвей, должны были использовать все необходимые средства для обеспечения соблюдения законов; генерал Гейдж имел приказ поддержать их любыми силами, которые они запросят. Когда из колоний стали поступать новые тревожные сообщения, Камберленд созвал кабинет министров, чтобы вечером 31 октября собраться у себя дома и решить, какие дальнейшие действия — предположительно, отправка войск — будут необходимы для поддержания британской власти в Северной Америке. Он явно намеревался дать еще одну дозу своего бодрящего лекарства любому министру, который останется нерешительным[881].

Но удар или сердечный приступ, отправивший герцога в вечность сразу после обеда тридцать первого числа, прежде чем он успел созвать совещание или даже попробовать портвейн, изменил все. Внезапно группа министров, единственным отличием которых ранее была привязанность к Камберленду, оказалась без головы, без руководства, без авторитета и — что хуже всего — без гарантированной поддержки со стороны короля. Смерть, которая в любом случае потребовала бы прекращения разработки политики до выяснения отношений власти и покровительства, привела к политическому кризису, когда неопытные министры пытались определить свое собственное чувство приоритета и наметить план действий, который позволил бы восстановить мир в колониях без одновременного отказа от британского суверенитета над ними. Ничто в этих процессах не было легким и простым, и пройдут месяцы, прежде чем они достигнут своего завершения.

1 НОЯБРЯ 1765 ГОДА, в день, когда должен был вступить в силу Гербовый акт, объединение ранее незначительных политиков, которых Камберленд превратил в министерство Рокингема, столкнулось с огромным количеством проблем. Самые серьезные из них были вызваны как политическими условиями Британии, так и хаосом в колониях. Некоторые из самых серьезных трудностей, действительно, вытекали из характера и личности маркиза Рокингема, первого лорда Казначейства и по умолчанию лидера администрации. В свои тридцать пять лет Рокингем был чрезвычайно богатым и хорошо связанным йоркширским помещиком, чье богатство, местная известность и сильная привязанность к партии старых вигов делали его наиболее вероятным человеком, способным унаследовать политическую мантию Ньюкасла. Два личных качества также благоприятствовали такой перспективе. Рокингем обладал необыкновенной способностью находить союзников или зависимых людей, более талантливых, чем он сам: например, сразу после вступления в должность он нанял Эдмунда Берка, тончайшего политического мыслителя XVIII века, в качестве личного секретаря и «человека дела» своей партии. Он также пользовался репутацией честного человека, что было ценно благодаря его сравнительной редкости.

Однако Рокингем — возможно, потому, что богатство, честность и приятный нрав предохранили его от грубых проявлений честолюбия, — был также ленив, рассеян и вечно опаздывал. Он не был уверен в своих политических суждениях и почти любой ценой избегал публичных выступлений — два страшных недостатка парламентского лидера. И он не мог (или не хотел) скрывать тот факт, что любил свои поместья, конюшню и народное признание гораздо больше, чем грязные дела по управлению парламентом, укреплению своей партии и власти. Подобные предпочтения и привычки, делавшие его политической диковинкой в оппозиции, настолько плохо подходили для того, чтобы возглавить правительство, что никто из знавших его людей не ожидал, что его министерство продлится более нескольких месяцев[882].

Никто не осознавал ограниченность Рокингема яснее, чем его государственные секретари. И герцог Графтон, и Генри Конвей боготворили Великого простолюдина и мечтали, чтобы он возглавил министерство; да и сам Рокингем, по крайней мере поначалу, был с этим твердо согласен. Но Питт презрел их уговоры, отказавшись, как всегда, возглавить министерство только на своих условиях, что означало принятие должности только по прямой просьбе короля, без обязательств перед какой-либо