Суровое испытание. Семилетняя война и судьба империи в Британской Северной Америке, 1754-1766 гг. - Фред Андерсон

бы добавить категорию, которая не приходила ему в голову: женщины. Женщины тоже стояли в толпе, наблюдавшей за повешением чучел, и если они не присоединялись к мужчинам и мальчикам, сносившим дома, то невозможно представить, чтобы они не возвысили свои голоса в хоре, требовавшем отставки распространителей марок. Разрабатывая стратегию сопротивления, «Сыны свободы» неявно признавали важность женщин. Остракизм королевских чиновников никогда не сработает, если его не сделать всеобщим, а это невозможно, если женщины, предоставлявшие необходимые домашние услуги и продукты питания, не согласятся принять в нем участие. Точно так же у отказа от импорта не было надежды на успех движения, если женщины, основные потребители британского текстиля и других промышленных товаров, не были готовы отказаться от них и увеличить свое собственное бремя, производя домашнюю пряжу и ткани, чтобы заменить бойкотируемые товары. Если последствия этих фактов все еще ускользали от мужчин вроде Адамса, которые не знали, как думать о женщинах в политических терминах, они были не менее важны и не могли долго ускользать от самих женщин[879].

Действительно, когда 1765 год дрожал и подходил к концу, практически все знали, что происходят удивительные перемены, но никто еще не понимал их значения. То, что столь сильное смятение между колониями и метрополией должно было произойти из-за эпохальной победы Британии в недавней войне, лишь усиливало недоумение. Американские колонисты сражались и жертвовали, как они понимали, ради блага своей империи. Как, недоумевали они, любой политик, не являющийся негодяем, мог отрицать, что колониальные пожертвования людей и денег позволили Британии завоевать Канаду и Вест-Индию? Как мог кто-то, кроме негодяя, требовать, чтобы американцы платили за эти завоевания дважды — один раз своей кровью, потом и сокровищами во время войны, другой раз — своими налогами после нее?

Конечно, все это было вопросом перспективы. Десятилетием ранее, в мрачном начале войны, когда британские офицеры попытались обращаться с колонистами как с подданными, те и их собрания, опасаясь утраты своих прерогатив и ущемления прав своих избирателей как англичан, отказались. Уильям Питт вышел из тупика, обратившись с провинциями как с крошечными Пруссиями, которые нужно субсидировать пропорционально их вкладу в военные действия. Колонисты, считавшие себя не наемниками, а патриотами, добровольно участвующими в завоевании великой империи, понимали эти субсидии не более чем справедливо, поскольку верили, что, отдавая жизни и труд на благо дела, они выполняют все те обязанности, которые по договору должны были выполнять перед своим королем как подданные. Но к концу конфликта у Джорджа Гренвилла на уме были другие обязательства и другие представления о договоре между британским государством и его подданными. Его долг как первого лорда казначейства состоял в том, чтобы выполнить долг Его Величества перед людьми и финансовыми учреждениями, которые одолжили правительству деньги, необходимые для ведения войны. Подобно Брэддоку и Лаудуну, Гренвилл полагал, что колонисты не больше и не меньше, чем британские подданные, и что выплата налогов, а не ношение оружия, определяет их ответственность перед государством.

Но колонисты, такие как Джон Адамс, не понимали, как американцы могли быть одним видом подданных во время военных действий Питта и другим — в реформированной послевоенной империи Джорджа Гренвилла. Единственным разумным объяснением казалось то, что политика принуждения 1755-57 годов была возрождена, и их лишили прав англичан. Но правда заключалась в том, что Гренвилл и его коллеги-реформаторы действительно обращались с колонистами как с англичанами: как с подданными, а не союзниками суверенного государства. Колонистам это так же мало нравилось, как они это понимали.

В 1765 году, как и в 1755-м, большинство американцев считали обращение с ними со стороны англичан простым издевательством и были намерены сопротивляться ему. Но тот факт, что великая война закончилась, все изменил. Военная необходимость больше не заставляла министров колебаться и требовать подчинения, причитающегося суверену; колонисты также не могли остановиться, чтобы не сформулировать свои причины для сопротивления. Но если в 1755-57 годах политики в ассамблеях сопротивлялись, используя традиционную тактику неподчинения и уныния, то в 1765 году колониальные политики уже не могли эффективно контролировать ситуацию. Демонстрации и бунты, более ожесточенные, чем все, что было на памяти людей, вскрыли панцирь колониальной политики, ставший хрупким из-за войны, депрессии и контрпродуктивных попыток имперских реформ. Зарождающаяся внутри форма политики, которая ставила под вопрос отношения колоний с Великобританией и требовала участия простых мужчин и даже женщин, оставалась пока наполовину видимой, непознанной, пугающей. Возникнет ли она и разрушит саму империю, или же люди, которые до этого контролировали колониальные правительства, каким-то образом подчинят ее себе, зависело исключительно от нового и еще не испытанного британского министерства. Когда наступил новый 1766 год, никто в Вестминстере, как и в Брейнтри, штат Массачусетс, не знал, разрешат ли преемники Гренвилла кризис, отменив Гербовый акт, или попытаются сохранить верховенство парламента, отправив в Америку войска для его принудительного исполнения.

ДЖОН АДАМС провел мягкий последний день 1765 года, прогуливаясь по полям Брейнтри и разглядывая молодые клены, росшие на его болиголовом болоте. Он думал о том, «какие жалкие промахи» совершают англичане, пытаясь регулировать жизнь колоний, потому что «не знают характера американцев». На следующий день погода изменилась, и он остался дома, защищаясь от внезапного «сильного холода» чаем, разговорами и чтением. Вечером он сидел с дневником, размышляя о «перспективе снега» и о новом годе, «более ожидаемом, чем все предыдущие». Этот год, — писал он, — принесет гибель или спасение британским колониям. Взоры всей Америки устремлены на британский парламент. Короче говоря, Британия и Америка смотрят друг на друга. И, вероятно, будут смотреть все больше и больше в течение некоторого времени».

С адвокатской точностью он изложил на странице основные вопросы. «Первое. Должна ли Америка по справедливости или политике возместить часть расходов на изгнание французов в последней войне? Второе. Необходимо ли для обороны британских плантаций держать там армию? Третье. Может ли парламент по справедливости облагать нас налогами?» Проанализировав доказательства и авторитеты, включая «Историю колонии и провинции Массачусетс-Бэй» Томаса Хатчинсона, он пришел к выводу, что «колонии раньше рассматривались и здесь, и на родине скорее как союзники, чем как подданные. Первое поселение, конечно, не было национальным актом, то есть не было актом народа или парламента. Не было оно и общенациональным. Ни народ Англии, ни его представители не внесли в него никакого вклада. Поселение также не было создано на территории, принадлежащей народу или короне Англии». С исторической точки зрения, заключил он, у колоний были веские аргументы. Но Адамс также понимал, что такие вопросы никогда не решаются с помощью юридических доводов