Суровое испытание. Семилетняя война и судьба империи в Британской Северной Америке, 1754-1766 гг. - Фред Андерсон

ли закрытыми суды и таможни, или они будут работать как обычно? Если бы колонисты позволили им оставаться закрытыми, они бы фактически признали законность закона, даже если бы не платили налог. Как выяснил губернатор Род-Айленда после беспорядков в Ньюпорте, даже несколько дней без торговли могут нанести серьезный урон экономике морского порта. Можно ли заставить судебных чиновников и таможенников выполнять свои обязанности, если они решили не присоединяться к большинству колонистов, отрицающих законность его действия?

На эти вопросы, звучавшие в клубах, кофейнях, тавернах и прессе, не было простых ответов, но сам акт обсуждения помогал колонистам прояснить для себя свою позицию. Суды и таможни должны работать, иначе наступит анархия и экономический застой; с этим были согласны все. Все также соглашались, что Сыны Свободы не могут заставить судей решать дела или таможенников очищать суда, приставив пистолеты к их головам. Таким образом, в ходе дебатов от насилия перешли к более тонкому методу принуждения — остракизму. Любой судья, который не открывал свой суд, любой таможенник, который отказывался заверять кокарды на нештемпелеванной бумаге, мог быть изгнан как враг свободы. Даже у тех, кому хватало стойкости, чтобы противостоять враждебному молчанию соседей, в конце концов заканчивалась еда и чистая одежда. Солидарность общины, выражавшаяся в последовательных и решительных бойкотах, могла бы быть более медленным средством добиться сотрудничества чиновников, чем угроза снести их дома, но в долгосрочной перспективе она была бы даже более эффективной[873].

Так и колониальные активисты пришли к выводу, что самым эффективным средством заставить парламент признать их права будет просто отказ от торговли с Британией до отмены оскорбительного налога. Уже в августе 1764 года купцы Бостона задумались о том, чтобы выразить протест против Закона об американских пошлинах, добровольно ограничив ввоз предметов роскоши, а осенью того же года газеты Новой Англии распространили это предложение среди широкой аудитории. В сентябре 1765 года бостонские купцы воплотили свои предложения в действия, отказавшись размещать заказы на потребительские товары из Великобритании до тех пор, пока парламент не отменит Гербовый закон. В конце октября «около двухсот главных купцов» Нью-Йорка последовали этому примеру, договорившись не размещать новых заказов у своих корреспондентов в Британии, «пока не будет отменен ГЕРБОВЫЙ АКТ», и не разрешать продажу товаров, отправленных из Британии после 1 января 1766 года. В ноябре более четырехсот филадельфийских купцов и торговцев заключили соглашение о неимпорте на аналогичных условиях[874].

Архитекторы этих бойкотов намеревались создать настолько тяжелое положение в тех секторах британской экономики, которые зависели от колониальной торговли, чтобы английские промышленники и купцы присоединились к американцам и потребовали отмены Гербового закона. Если британские рабочие, лишенные работы, будут вынуждены бунтовать, тем лучше. Писатель, подписывавшийся Хамфри Плауджоггер, с характерным остроумием заметил в «Бостон газетт», что он «предпочел бы, чтобы спитлфилдские ткачи разнесли все дома в старой Англии и выбили мозги всем злобным великим людям, чем [чтобы американцы] потеряли свою свободу»[875].

Хамфри Плауджоггер высказал свое мнение о «Поллитиках» как скромный деревенский житель, не обладающий «достаточным уровнем знаний, чтобы писать так многословно, как великие джентльмены, которые пишут в газетах»[876]. Но в создателе Хамфри, Джоне Адамсе, тридцатилетнем адвокате с дипломом Гарварда и амбициями, достаточными для дюжины простых мужчин, не было ничего неученого. Сын фермера из Брейнтри, он провел несколько безрадостных лет после окончания университета (в классе 1754 года), прежде чем нашел свое призвание в юриспруденции. После этого он периодически страдал от неуверенности в себе, но не от недостатка успеха; хотя рост его практики и репутации радовал его, в душе он был не столько барристером, сколько писателем о политике, и споры вокруг Гербового акта разожгли его аппетит к публикациям. В 1765 году он практически завалил «Газетт» статьями, начиная с диалектных писем Плауджоггера и заканчивая серией анонимных научных эссе об английских свободах и естественных правах, которые он озаглавил «Диссертация о каноническом и феодальном праве».

Однако, помимо составления инструкций для представителя городского собрания Брейнтри в Генеральном суде, Адамс все же воздерживался от прямого участия в политике. В отличие от своего кузена Сэмюэля, он по темпераменту и предпочтениям был скорее наблюдателем, чем организатором. Однако его сравнительная отстраненность обострила его понимание необычного характера последних событий. В декабре трехдневный северный шторм дал ему возможность поразмышлять о кризисе, вызванном Гербовым актом, когда он сидел у огня на своей ферме в Брейнтри вместе с Абигейл, своей женой, с которой прожил чуть больше года, и их младенцем, дочерью Набби. «1765 год, — размышлял он, -

был самым замечательным годом в моей жизни. Эта огромная машина, созданная британским парламентом для уничтожения всех прав и свобод Америки, я имею в виду Гербовый акт, подняла и распространила по всему континенту дух, который будет запечатлен в нашей чести всеми будущими поколениями. В каждой колонии… распространители и инспекторы гербового закона были вынуждены под неукротимым гневом народа отказаться от своих должностей. Негодование народа было настолько всеобщим, что каждый человек, осмелившийся высказаться в пользу марок… как бы велики ни были его способности и достоинства, или каким бы ни было его состояние, связи и влияние, был повергнут во всеобщее презрение и бесчестье.

Народ, вплоть до самых низших слоев, стал более внимательным к своим свободам, более любознательным к ним и более решительным к их защите, чем когда-либо прежде или когда-либо имел возможность быть. Неисчислимы памятники остроумию, юмору, уму, образованности, духу, патриотизму и героизму, воздвигнутые в нескольких колониях и провинциях в течение этого года. Наши прессы стонали, наши кафедры гремели, наши законодательные органы принимали решения, наши города голосовали[.] Офицеры короны повсюду дрожали, и все их маленькие инструменты и существа боялись говорить и стыдились показываться на глаза[877].

Адамс чувствовал, и в течение следующих недель часто писал, что в колониях зарождается новый тип политики. Его поразило, что «пока не будет отменен Гербовый закон», американцы «единодушно решили держать в полном презрении и отвращении каждого чиновника, принимающего Гербовый закон, и каждого его сторонника, и не иметь никаких сношений с таким человеком, даже не разговаривать с ним, если только не упрекнуть его в подлости. В войнах, которые велись с французами и индейцами, [такой] союз никогда не мог быть осуществлен». В политике, которой восхищался Адамс, как ни в какой другой политике, участвовали практически все: не только представители элиты, но и «народ, вплоть до самых низших слоев»[878].

Абигайль, по меньшей мере равная Джону по интеллекту, вполне могла