Огненный лес - Игнатий Иванович Бескромный

На крутом повороте реки разведчик увидел затор от сплавленного леса. Это было подходящее место для переправы. Ловко перепрыгивая с бревна на бревно, он перебрался на другой берег.

Раздвигая ветки кустарника, Магомет шаг за шагом удалялся от берега.

Неожиданно кустарник поредел, открылась поляна. Сердце упало. На поляне были гитлеровцы. Его сразу же заметили и замахали руками. Каких-нибудь сто метров отделяли его от врага. Позади река, о бегстве не могло быть и речи. Магомет не растерялся. Впереди была канава. Магомет зашагал с поднятыми вверх руками и, пройдя несколько шагов вдоль канавы, споткнулся и упал. Этого было достаточно, чтобы пистолет и граната остались на дне канавы.

— Партизан?.. — злобно закричал обер-лейтенант.

— Я не партизан. Я русский солдат, — ответил Магомет.

— Ты не солдат, ты есть партизан! — поводил пальцем перед самым носом Магомета офицер и приказал обыскать пойманного.

Магомету связали руки и привели в Лельчицы.

Несколько раз его вызывали на допрос.

— Партизан?

— Нет, солдат…

— Ты есть партизан!

— Я русский солдат…

Поутру, измученный и обессилевший, он впал в тревожный полубредовый сон.

Очнулся Магомет, когда косой луч солнца осветил камеру. На стене стало видно какие-то надписи. Магомет подошел поближе и начал разбирать некоторые из них. Все они были написаны кровью. Одни надписи посылали проклятия врагу, другие — звали к борьбе, мщению, победе…

Щелкнул ключ в замке, дверь отворилась:

— Эй, ком!

Опять то же самое:

— Партизан?

— Я солдат, попал в окружение… шел домой… никаких партизан не видел…

И так день и ночь, несколько суток подряд. В промежутках между допросами сверялись записи показаний. Никаких изменений, Магомет держался упорно.

— Пойдешь работать! — наконец заявили ему и перевели из одиночки в общую камеру, где сидели люди, схваченные по доносам предателей. Все они обвинялись в том, что принадлежали к «коммунистам» и «партизанам». Только двое полицейских были посажены за какую-то провинность.

В камере было душно и тесно.

Находясь в заключении, Магомет ни на одну минуту не забывал о своем долге советского офицера, партизана. Даже в условиях фашистского застенка он стремился к борьбе. За это время узнал людей, находившихся вместе с ним, их настроения. Особенно сдружился Магомет с матросом, которого звали Василием. Это был неунывающий, жизнерадостный парень. Даже тюремные надзиратели питали к нему некоторую снисходительность и в виде исключения разрешали изредка посещать наружную уборную.

Как-то в камеру вошел тюремщик и сообщил, что завтра многих отправят в Житомир.

Это всех встревожило. Было известно, что под этим предлогом узников уводят на песчаный пустырь и там расстреливают. Так произошло с предыдущей партией заключенных.

На допрос больше не вызывали. Заключенные знали, что это их последняя ночь. В камере царила напряженная тишина. Среди ночи кто-то громыхнул железной дверью, заглянул внутрь. Происходила смена караула. Затем вновь стало тихо.

— Вася! — шепотом позвал Магомет.

Матрос, лежавший навзничь, повернул голову.

— Значит, помирать?

Тот не ответил, только скрипнул зубами.

— Жить треба, Вася, жить!.. — горячо прошептал Магомет. — Попросись у охранника в уборную. Тебе он разрешит. И я пойду с тобой. Ты понял меня, Вася?

Василий приподнялся на локте. От дрожащего пламени коптилки его глаза беспокойно поблескивали.

Магомет шепотом рассказал Василию план побега.

Матрос кивнул и позвал охранника.

— В чем дело? — спросил тот. Узнав причину, он хотел было снова уйти.

— Будь человеком, — умолял матрос, делая вид, что корчится от боли.

Охранник открыл дверь.

— У меня тоже живот болит, — сказал Магомет, — пусти и меня за одно, добрый человек.

Охранник подумал и махнул рукой:

— Идите, черт с вами.

В углу двора тюремщик отошел в сторону. Сквозь щели дощатой уборной было видно, как он закурил.

— Так или иначе, Вася, тут смерть, а там, может быть…

— Кончайте! — услышали они голос конвоира.

Матрос шел впереди, за ним, припадая на левую ногу, брел Магомет, позади топал охранник. У двери камеры он зашел вперед, чтобы отодвинуть засов. В этот момент Магомет бросился на него сзади, левой рукой зажал ему рот, правой — сдавил горло. Охранник обмяк и перестал шевелиться.

Отодвинув засов, Магомет широко распахнул дверь камер и шепнул:

— Тикай, хлопцы!

Застигнутая врасплох, внутренняя охрана была обезоружена. Перед растерянными гитлеровцами и полицаями предстал с гранатой и винтовкой в руках тот самый бородатый великан, которого несколько дней назад привели в тюрьму со связанными руками. Магомет запер охрану, пригрозив при этом:

— Тявкнете — будет вам капут!

Теперь внутренняя охрана не могла им помешать, но у ворот и по угловым тюремным будкам стояли часовые с пулеметами и автоматами. Выйти из тюрьмы с боем невозможно, нужно найти другой способ.

Пользуясь темнотой, заключенные сделали подкоп под стеной и перед рассветом поодиночке стали покидать тюрьму. Магомет уходил последним.

Так в ночь на 5 мая 1942 года партизан Магомет освободил из Лельчицкой тюрьмы большую группу заключенных и увел ее в лес.

Несколько дней в Лельчицах и его окрестностях рыскали гестаповцы в поисках человека огромного роста, с черной бородой, а он тем временем со своими товарищами по заключению пробирался лесом к партизанам.

Спустя несколько месяцев, когда партизанский отряд Картухина двигался в направлении Ковеля, на привале, где-то возле Хочинских хуторов, к нему присоединился со своей группой партизан Магомет. Это было недалеко от Повурского полигона, откуда в начале войны артиллерийский дивизион Магомета выступил навстречу врагу.

«МЫ ЕСТЬ ВАШИ БРАТЬЯ-СЛАВЯНЕ»

Каждое утро над лесом летала «рама». Вслед за ней появлялись бомбардировщики. Бомбили главным образом села, население которых по совету партизан попряталось в лесах. Сбрасывали листовки, в которых угрожали населению всевозможными карами. Использовали в своих целях фашисты и церковников, в частности новоиспеченного православного епископа Мануила. Сей «благочестивый» Иуда, сидя в Ровно, призывал к прекращению партизанской борьбы и на все лады восхвалял гитлеровский «рай».

В одной из листовок, обращенной к верующим украинцам, этот гитлеровский холуй писал, что несколько дней назад он имел аудиенцию у господина рейхскомиссара Коха, который высказал свое неудовольствие по поводу «недопустимого поведения» местного населения, в особенности молодежи, уклоняющейся от выезда в Германию на хозяйственные работы.

«Господин генеральный комиссар заявил мне, что такого рода отношение украинцев к общему делу дает украинскому народу весьма скверную характеристику, которая не даст нам, украинцам, права претендовать на занятие определенного положения в Новой Европе.

Господин генеральный комиссар уполномочил меня объявить в прессе предостережение, что власти не остановятся ни перед какими