Имя раздора. Политическое использование понятия «гражданская война» (1917–1918) - Борис Иванович Колоницкий

Лозунг гражданской войны некоторые большевики связывали с властью Советов. В упомянутой выше листовке Харьковского комитета РСДРП 6 марта единственным средством закрепления и углубления революции (в том числе образования «нового правительства» Советами рабочих и солдатских депутатов) признавался лозунг гражданской войны[419].

В то же время взятие власти Советом для многих социал-демократов, даже не из числа большевиков, означало «диктатуру пролетариата» и гражданскую войну. Как писал анонимный автор в центральном органе меньшевиков «Рабочая газета», «если бы Совет Рабочих и Солдатских Депутатов Петрограда взял в свои руки власть, это была бы власть призрачная, власть, которая привела бы к немедленному возникновению гражданской войны»[420].

Таким образом, агитация в пользу создания Временного революционного правительства, а затем власти Советов, которая велась большевиками и другими леворадикальными группами (межрайонцы, эсеры-интернационалисты) в февральские дни в Петрограде, даже при отсутствии открытого проговаривания гражданской войны могла расцениваться как призыв к немедленным и решительным действиям[421]. Руководствуясь такими соображениями, лидеры Петроградского Совета избрали путь соглашения «буржуазии» и «пролетариата», ввиду буржуазного характера революции и сохранявшейся опасности со стороны старого режима. Многие социалисты, как оборонцы, так и интернационалисты, мыслили в таком ключе, тем самым неприятие гражданской войны какое-то время объединяло некоторых противников мировой войны и революционных оборонцев.

В этом контексте именно большевики описывались различными их оппонентами как «партия гражданской войны». Первоначально большевиков не называли «врагом» открыто; противники левых радикалов избрали способ эксплуатации «пасхальных» настроений «медового месяца революции»: распространенного стремления к единству, резкого отторжения «раскольнических» и «партийных» действий, вызывавшихся различными слухами чувств тревожности и страха[422]. Образы «темных сил», «шпионов», «провокаторов», «прохвостов реакции», «внутренних немцев» первыми попытались поставить себе на службу сторонники продолжения войны до победы. 9 и 10 марта Временным правительством и военным и морским министром А. И. Гучковым были выпущены воззвания, целью которых было объединение населения вокруг правительства и задач войны, против врага, заинтересованного в «братоубийственной розни», а также против «сеятелей раздора» и «шпионов», якобы наводнивших столицу[423].

Страх перед междоусобицей в рассматриваемый период наиболее активно эксплуатировался националистической газетой «Русская воля», после Февральского восстания стремившейся играть роль объединительной платформы для сторонников республики и продолжения войны[424]. В публикациях газеты описание опасности со стороны самодержавия и немцев — главных врагов демократической России согласно «патриотическому мифу» февральского режима — сочеталось с образами «внутренней смуты»:

…агенты самодержавия и агенты немцев, работающие здесь, тоже пользуются печатным словом и распространяют свои издания, чтобы вызвать внутреннюю смуту, поселить рознь, разъединить граждан, солдат и офицеров и тем самым нанести верный удар в тыл армии и в сердце свободной страны[425].

«Патриотический миф» предполагал, что именно во имя продолжения войны, для предотвращения сепаратного мира Россия и совершила революцию: победила «внутреннего немца», под которым понималась монархия[426]. Победив «немца внутреннего», утверждали сторонники войны до победы, Россия должна победить «немца внешнего» — Германию и ее союзников.

Разоблачение М. Е. Черномазова, бывшего сотрудника газеты большевиков «Правда», как «провокатора», то есть секретного сотрудника Департамента полиции, позволило некоторым их оппонентам включить в число «внутренних немцев» и большевиков. «Провокаторство», тягчайшая форма предательства в среде революционного подполья[427], после свержения монархии стало порочащим явлением в глазах сторонников нового строя[428]. Имя Черномазова использовалось «Русской волей» для подрыва доверия к противникам войны[429].

Эксплуатация темы «провокаторства» большевиков должна была способствовать мобилизации «патриотического мифа» и получивших распространение в годы Первой мировой войны германофобии и шпиономании[430] для дискредитации всех противников войны. Это было первое и успешное политическое наступление на социалистов: сторонникам Временного правительства удалось мобилизовать солдат и милицию на применение насилия против большевиков, чему пытался противодействовать Петроградский Совет[431].

«Большевики-германофилы»[432] описывались «Русской волей» как проводники смуты и междоусобия, выгодных внешнему врагу, при этом гражданская война для сторонников войны до победы была опасна не сама по себе, а как фактор поражения в войне мировой.

Не только сторонники войны до победы рассматривали крайних левых как «партию гражданской войны». Оборонцы, выступавшие за поддержку военных усилий России и за коалицию всех противников старого режима, за «единение всех живых сил»[433], также заговорили о гражданской войне в связи с активностью левых радикалов. Откликаясь на пропагандистскую кампанию против «Правды», Д. И. Заславский писал в газете «День» 19 марта:

А главное отталкивает читателей от «Правды» ее вульгарный пацифизм, ее стремление к «миру во что бы то ни стало», ее проповедь гражданской войны. Для этого нет аудитории ни в буржуазии, ни в широких кругах пролетариата, а главное нет аудитории в армии[434].

Заславский полагал, что страну охватил небывалый «подъем патриотизма», поэтому призывы большевиков к гражданской войне не встречали поддержки[435]. Показательно при этом, что автор связывал «мир во что бы то ни стало» и гражданскую войну, — эксплуатация приверженности левых радикалов «миру на фронте и войне в стране», сепаратному миру и гражданской войне станет нарастать по мере подготовки Июньского наступления[436].

По Заславскому, большевики — не единственная опасность. Опасен был и «…прямолинейный пацифизм, который под плащом революционной фразеологии служит платформой для части российского большевизма». Автора беспокоили не только большевики как партия, но и «большевизм» как более широкое общественное явление, под которым понимался прежде всего отказ от войны. В такой интерпретации «большевиками» оказывались и интернационалисты, включая и некоторых лидеров Петроградского Совета, в том числе и тех, кто критиковал партию большевиков.

Временное смягчение курса «Правды» не позволило большевикам избежать обвинений в подготовке гражданской войны. «Речь», откликаясь на публикацию первого ленинского «Письма из далека» в «Правде», писала: «Если бы не то противодействие, которое „Правда“ встречает, то единственным результатом такой проповеди была бы действительно гражданская война, которая грезится Ленину»[437].

В то время как Д. И. Заславский критиковал большевиков за прямые призывы к гражданской войне и заключению мира, другой сотрудник газеты «День», П. С. Юшкевич, видел опасность внутреннего конфликта в призывах создать военизированные формирования из рабочих. В статье, посвященной организации рабочей красной гвардии, он писал:

В системе воззрений «Правды» требование это (создание красной гвардии. — Авт.) занимает вполне определенное место. Орган большевиков мнит себя уже накануне социалистического переворота, он готовит массы к нему, он в связи с этим проповедует гражданскую войну[438].

Обратиться к этой теме автора побудили недавние статьи не только в «Правде», но и в «Известиях» Петроградского Совета[439]:

Гражданская война,