Академический зигзаг. Главное военно-учебное заведение старой России в эпоху войн и революций - Андрей Владиславович Ганин

офицерской организации. В состав пятерки входили несколько бывших гвардейских офицеров – слушателей курсов 3‑й очереди, находившихся к концу 1917 года в капитанских чинах: лейб-гренадер Г. В. Ярцев, гвардейский артиллерист Л. К. Гершельман, а также императорские стрелки Н. Н. Ахвердов и барон Н. А. Деллингсгаузен 2‑й (в прошлом – камер-паж императора Николая II).

Мать Ахвердова познакомилась с доктором В. Н. Деревенко, лечившим бывшего цесаревича. Затем Деллингсгаузену удалось получить от Деревенко устное описание помещений дома инженера Н. Н. Ипатьева, где содержалась семья Романовых. Попытка наладить связь с монастырем, откуда поступало молоко для Романовых, результата не принесла. Пятерка получала отрывочные сведения о происходящем внутри дома, разрабатывала планы нападения на дом или занятия его в случае освобождения города антибольшевистскими силами. Малиновский отправлял сведения условными телеграммами в Петроград на имя капитана Фехнера и есаула Рябова, однако ни ответов, ни средств не приходило. В итоге офицеры сосредоточились на том, что передавали сахар от своих порций Ахвердовой для Деревенко, а также передали кулич, который испекла прислуга Малиновского. Говорили, что все это дошло до узников.

При этом члены пятерки чувствовали, что сами находятся под наблюдением. О планах пятерки знали некоторые другие слушатели, прежде всего бывшие гвардейцы – бывшие капитаны В. К. фон Баумгартен (в прошлом – гвардейский стрелок), А. А. Дурасов (бывший гвардейский гренадер), Н. А. Мягков (бывший офицер лейб-гвардии Волынского полка), К. В. Семчевский (бывший гвардейский артиллерист, в прошлом камер-паж императора, как и Деллингсгаузен), бывшие ротмистр Н. В. Бартенев (впоследствии – зять начальника академии Андогского) и штабс-капитан Е. М. Дубинин.

По некоторым данным, Малиновский сумел сагитировать еще несколько десятков слушателей, что, однако, вызывает сомнения. Исходя из возможного соотношения сил, подобные попытки были обречены на провал и даже выгодны большевикам, поскольку давали обоснование для казни Романовых при попытке освобождения белыми. Члены группы Малиновского присоединились к другой подпольной организации академии – группе К. Ю. Румши – и ушли из города. О гибели Романовых они узнали только по возвращении в Екатеринбург вместе с белыми. Уже в конце июля, после перехода Екатеринбурга под контроль антибольшевистских сил, члены группы и ряд их единомышленников подключились к расследованию гибели семьи Романовых и ездили под руководством Малиновского осматривать предполагаемые места уничтожения тел (из слушателей участвовали Н. В. Бартенев, И. А. Бафталовский, М. А. Демишхан, Н. Н. Ивановский, Д. А. Малиновский, К. Н. Матвеенко, Р. М. Политковский, К. Ю. Румша, К. Л. Соболев, Е. Н. Сумароков (выходец из одной с Малиновским бригады), Г. В. Ярцев). По позднейшему свидетельству И. А. Бафталовского (возможно, неточному), из слушателей участвовали: Н. В. Бартенев, И. А. Бафталовский, Л. К. Гершельман, М. Б. Дмитриев, А. А. Дурасов, Н. Н. Ивановский, С. И. Ильин, Д. А. Малиновский, Р. М. Политковский, Е. Н. Сумароков, Г. В. Ярцев.

Некоторые даже спускались в колодцы шахт, но останков не нашли. В 1924 году И. А. Бафталовский оставил подробное описание этой работы, в котором, правда, утверждал, что царская семья выжила. Таким же было убеждение Малиновского.

Однако вернемся в середину июля 1918 года. Категорическим противником каких-либо действий по спасению Романовых был Андогский, как всегда беспокоившийся за безопасность академии. Тем более что в районе дома Ипатьева, находившегося сравнительно недалеко от академии (с учетом расположения улиц примерно на расстоянии трех верст), были значительно усилены меры безопасности, а член Екатеринбургского комитета РСДРП(б) Ф. И. Голощекин даже заявлял о возможности самочинной ликвидации академии местными силами, однако его, видимо, сдерживали указания Троцкого. В Екатеринбурге имелся гарнизон в несколько тысяч бойцов, которому практически безоружная академия противостоять не могла. Наконец, ни академия, ни жители города не были осведомлены о том, что большевики планируют убийство семьи бывшего императора.

Тем не менее отсутствие каких-либо действий по спасению бывшего императора и его семьи терзало сотрудников академии и многие годы спустя. 27 апреля 1960 года, через 42 года после событий, бывший преподаватель В. Н. Касаткин записал в своем «Духовном дневнике»:

Я клятвопреступник. Июль месяц 1918 года. Императорская академия в Екатеринбурге. Рядом здесь в Ипатьевском доме томится император и вся его семья, нас в академии 150 офицеров, много среди них георгиевских кавалеров, в том числе и я, клялись умереть за Веру, Царя и Отечество, и вот 17 июля 1918 г. мы бросили своего царя и его семью на пропятие и сами позорно бежали в Казань… Кровь его на нас и на детях наших… Так и на мне кровь убитого царя.

Однако 2 мая 1960 года в дневнике Касаткина, продолжавшего размышлять на ту же тему, появилась следующая характерная для психологии русского офицерства запись:

Да, я не спас царя! Но есть тому смягчающие обстоятельства. Я человек военный, я ждал приказа, и если бы я получил приказ спасать царя, то я, несомненно бы, пошел. Но приказа не было.

Кроме того, я офицер Генер[ального] штаба, я привык советовать, а не решать. Конечно, я должен был проявить инициативу, как меня учил В. В. Беляев (преподававший Касаткину общую тактику. – А. Г.), но я ее не проявил. Значит, хотя я и клятвопреступник, но заслуживаю снисхождения.

Но все это, конечно, жалкий лепет самооправдания.

Академическое подполье. Казимир Румша

О взглядах слушателей свидетельствует наличие в академии организованных подпольных ячеек антибольшевистских организаций. Полковник К. В. Семчевский вспоминал, что в июле 1918 года

часть наших офицеров, в том числе и я, считали, что отъездом в Казань мы свяжем себя с советской властью навсегда. Не было сомнений в том, что теперь, по окончании курса академии, мы будем назначены в Красную армию. Тех же из нас, кто, идя по линии наименьшего сопротивления, примирился с мыслью об эвакуации вглубь советской территории, я и некоторые другие считали чуть ли не предателями.

Теперь же, когда прошло более полувека с тех судьбоносных дней, я не вполне уверен в своей правоте. Возможно, что у некоторых из уезжавших в Казань были и свои планы. И даже те, кто, быть может, примирился с мыслью попасть в Красную армию, могли считать, что, инфильтровав ее, они «изнутри» смогут лучше послужить России… Кто знает? Но тогда и я, и другие были непримиримы к ним.

Для нас, считавших службу в Красной армии неприемлемой, наступила решительная минута. Надо было действовать без промедления. К этому времени часть офицеров, абсолютно доверявших друг к другу (так в документе. – А. Г.), объединилась с