Россия и локальные войны. 1991–2023 - Димитрий Олегович Чураков

– в том числе информационное, экономическое, дипломатическое и часто вооруженное – участие Кремля практически во всех наиболее значимых локальных военных конфликтах, будь то осетино-ингушский, чеченский, приднестровский, нагорно-карабахский, таджикский, абхазский, югоосетинский и другие локальные конфликты различной степени интенсивности и тяжести, перечисленные выше.

Второй подпериод (середина 1990‑х – 1998 год) принципиально отличается от первого тем, что советское наследие было уже съедено до середины 1990‑х годов, и в первую очередь в наиболее важных областях для эффективного присутствия в горячих точках – военной и дипломатической. Экономика Российской Федерации испытывала серьезные трудности. Обнищавшее большинство населения страны превратилось в социальную базу оппозиции. Даже его недавние союзники перешли на сторону антиельцинских сил, что, помимо прочего, выразилось в событиях 1993 года, самым мягким определением которых является «конституционный кризис». Все это не повысило престиж Кремля ни внутри страны, ни на международной арене. Это означает, что его возможности для активного участия в урегулировании этнических осложнений на постсоветском пространстве, позитивных решений локальных конфликтов в собственных интересах, ликвидации вооруженного противостояния в горячих точках и эффективного примирения сторон резко сократились. В результате происходит постепенное сползание к пассивной линии, которая предусматривает не решение конфликтных вопросов, а имитацию решения. На этом этапе у Кремля хватило сил только на то, чтобы заморозить конфликты, отложить их решение на неопределенное будущее, что в большинстве случаев и происходило. Переход к пассивной тактике в зонах локальных конфликтов, как и к активной тактике, имел свое идеологическое обоснование, которое эксплуатировало стремление части российской элиты сблизиться с Западом, стать частью мировой элиты.

Таким образом, можно выделить два подхода, существовавших в разных слоях российского политического класса к проблемам участия Российской Федерации в локальных конфликтах, которые существенно отличаются друг от друга. Первый подход заключался в том, что Российская Федерация, являясь правопреемницей СССР, имеет право иметь зону своего влияния – по крайней мере в масштабах постсоветского пространства. Кроме того, Российская Федерация имеет право проводить независимую политику внутри страны и на международной арене, лишь согласовывая ее основные параметры со своими западными партнерами, но не подчиняясь ни одной из их рекомендаций. Вторая позиция, наоборот, исходила из того, что достижение партнерских отношений с Западом, вступление Российской Федерации в так называемую G7 (Большую семерку) хотя бы по формуле 7+1, возможность напрямую развивать экономические отношения с западным бизнесом – все это имеет ценность само по себе и является колоссальным достижением. Что касается национальных, особенно геополитических интересов, то, согласно второму подходу, они были лишь миражами имперского советского прошлого. Согласно этой точке зрения, у РФ не было ни национальных, ни тем более геополитических интересов, но были могущественные партнеры, следование по стопам которых само по себе должно было решить все проблемы, стоящие перед якобы «молодой» российской демократией.

Отношение к этим двум подходам со стороны населения страны и широкого общественного мнения в принципе не имело значения, но имело значение то, что каждый из подходов основывался на определенных группах внутри российского правящего класса. Конечно, среди сторонников каждого из подходов не было единства, и внутри каждой группы поддержки было много оттенков и вариантов. Политическая консолидация среди сторонников каждого из подходов также была невозможна. Тем не менее наличие противоречий по оборонным и внешнеполитическим позициям Российской Федерации создало удобную ситуацию для главы страны Бориса Ельцина и его ближайшего окружения, поскольку создало возможность политического маневрирования, балансирования между различными группами внутри российского политического класса, создания системы сдержек и противовесов.

Среди сторонников мнения, что главной ценностью в военно-политической сфере является расширение сотрудничества с Западом, было много представителей экономического блока правительства и деятелей либерального лагеря (Е.Т. Гайдар), в том числе ряд крупных олигархов, определенная часть СМИ (В.А. Гусинский), а также правозащитные и пацифистские организации, роль которых особенно возросла в условиях, когда российской армии приходилось участвовать в боевых действиях в зонах локальных конфликтов (С.А. Ковалев, В.И. Новодворская), определенные слои интеллигенции. Сторонниками подхода, согласно которому Российская Федерация в военной и дипломатической сферах, в частности в горячих точках, должна руководствоваться собственными интересами, были представители национально-патриотической и коммунистической системной оппозиции, военные (в том числе нынешние – П.С. Грачев, И.Д. Сергеев, Л.Г. Ивашов, Г.Н. Трошев и др.), некоторые национальные предприниматели, часть церковного руководства (митрополит Санкт-Петербургский и Ладожский Иоанн Снычев).

Главными символами этих двух подходов в итоге стали два видных политических деятеля 1990‑х годов, которые в разное время занимали пост министра иностранных дел, а потому были вынуждены озвучить собственные взгляды на участие страны в локальных конфликтах. А.В. Козырев, возглавлявший МИД в 1990–1996 годах, высказался за тесное сотрудничество с Западом и координацию с ним своих действий в горячих точках. Вес Козырева в 1990‑е годы был настолько значителен, что в то время в политическом лексиконе и общественном сознании существовало даже такое понятие, как «дипломатия Козырева». С уходом Козырева из правительства эта концепция никуда не исчезла и по-прежнему актуальна. Сменивший его Е.М. Примаков (он возглавлял МИД в 1996–1998 годах, и даже в 1991–1996 годах возглавлял Службу внешней разведки) стал в общественном мнении олицетворением тех сил, которые выступали за более полное следование не союзническому долгу, а национальным интересам. Вскоре после того, как он возглавил внешнеполитическое ведомство, Примаков открыто заявил, что необходимо «защищать национальные интересы России, даже идя на разногласия, скажем, с Соединенными Штатами, но в рамках партнерства»[29]. Это была принципиально иная позиция по сравнению с дипломатией Козырева. Политический вес Примакова особенно возрос к концу рассматриваемого периода, когда он возглавил правительство, главной задачей которого было преодоление последствий дефолта августа 1998 года.

И, наконец, анализ вышеупомянутых вооруженных конфликтов как внутри Российской Федерации, так и на всем постсоветском пространстве позволяет нам увидеть противоречивость результатов, достигнутых кремлевскими властями. Каким образом можно наблюдать это несоответствие?

Чтобы ответить на этот вопрос, необходимо принять во внимание некоторые существенные для того времени обстоятельства. Прежде всего, следует понимать, что вышеупомянутые локальные конфликты нанесли большой ущерб как стабильности внутри самой Российской Федерации, так и ее престижу в мире. Помимо негативного влияния на экономику и социальную сферу, многие конфликты отягощали решение национального вопроса и затрудняли поиск приемлемых принципов нового федерализма. Кроме того, некоторые конфликты, такие как чеченский конфликт (и действия Федерального центра в нем), оказались крайне непопулярными в российском обществе, вызвали рост оппозиционных, антивоенных и антиармейских настроений в нем. Кремль не мог игнорировать критику его действий, исходящую как от внутренних пацифистских движений, так и от позиции внешнеполитических партнеров. Невозможно было игнорировать человеческие потери. Поэтому Кремлю было важно снять напряженность как внутри страны,