Россия и локальные войны. 1991–2023 - Димитрий Олегович Чураков

которые уже были вовлечены в процессы глобализации, таких как постсоветское пространство. Хотя расположенные здесь государства отличались значительной долей самобытности и независимости, они не претендовали на роль альтернативного глобализации цивилизационного проекта. Это замечание касается и Российской Федерации, которая не быстро, не всегда с выгодой для себя, но интегрировалась в новую геополитическую реальность.

В этом смысле утверждение британского историка Ричарда Саква – «на протяжении всей истории Россию невозможно было завоевать, но оказалось, что ее невозможно “переварить”» – звучит приятно для «русского уха», но по своей сути очень противоречиво. В любом случае, они пытаются оспорить это утверждение на практике. Вовлеченность в новую мировую систему – в то время однополярную – наиболее ярко проявилась, например, во время Дейтонского процесса, когда решалась судьба Югославии и Сербии. И после перехода власти в Кремле от Б.Н. эта четко проявилось сразу после событий в Соединенных Штатах 11 сентября 2001 года, когда преемник Ельцина, недавно избранный президент, был одним из первых лидеров стран-союзников Америки, предложивших Белому дому помощь в борьбе с «мировым терроризмом». В то же время вряд ли в Кремле нашлось много наивных людей, которые не понимали, что мировой терроризм является одним из инструментов глобалистской политики Вашингтона, но новое руководство страны в то время остро нуждалось в благоприятном имидже на Западе. Сам Саква определяет 2000–2012[30] годы как период, когда «Россия стремилась найти способ приспособиться к правлению либерального порядка, не теряя при этом своего статуса и амбиций великой державы».

Кремль был готов оказать союзническую поддержку вашингтонской администрации после теракта на башнях-близнецах в любой сфере, в том числе военной и связанной с ней. Кремль также был готов повлиять на других лидеров постсоветского пространства, чтобы они также предложили Соединенным Штатам всю возможную помощь. Такая позиция могла бы помочь сгладить негативное впечатление, которое произвели на западные страны приштинский порыв российских миротворцев и некоторые другие действия и заявления покойного Ельцина. Предполагалось, что, по крайней мере теоретически, такая позиция укрепит российско-американское партнерство. А это, в свою очередь, гипотетически могло позволить российскому руководству начать более уверенно решать те вопросы, которые ранее не подлежали решению или их решение было связано с большими затратами и трудностями в зоне исторической ответственности Москвы – в первую очередь на территории самой Российской Федерации, а также на всем постсоветском пространстве.

Изменения начали проявляться, в том числе в такой деликатной сфере, как участие Российской Федерации в локальных конфликтах различной интенсивности и масштаба. Прежде всего, меняется позиция властей по отношению к конфликтным ситуациям, а также характер участия в них. В самом конце 1990‑х годов руководство Российской Федерации на новой основе частично возрождает некоторые подходы начала ельцинского периода, когда Кремль стремился играть более активную роль в разрешении локальных конфликтов, чем это было бы в середине «лихих девяностых». Конечно, речь идет о зарождающейся тенденции, а не о ее масштабной реализации. И дело здесь во многом в том, что Российская Федерация в то время была вовлечена (в той или иной степени) в значительное количество локальных конфликтов, и просто не имело смысла резко менять свою позицию одновременно во всех из них и все еще было невозможно с точки зрения существующего потенциала: военного, дипломатического, социального, демографического и т. д.

Прежде всего, Российская Федерация в XXI веке продолжала страдать от тех локальных конфликтов, которые были унаследованы от XX века. Они по-прежнему оставались фактором дестабилизации как внутри, так и за пределами российского исторического пространства в условной зоне исторической ответственности России. В начале XXI века только Кавказ оставался зоной острой нестабильности на территории самой Российской Федерации. Похоже, что оставшиеся потенциальные точки нестабильности в Российской Федерации сумели на некоторое время успокоиться или, по крайней мере, резко снизить свой взрывной потенциал уже в ельцинский период. На постсоветском пространстве сохранялись отдельные военно-политические конфликты. Зонами, где они существовали в начале XXI века, были, прежде всего, Нагорный Карабах, Приднестровье, Абхазия, Южная Осетия – отметим, что во всех этих зонах, кроме Нагорного Карабаха, Российская Федерация, по сути, в одиночку поддерживала свои миротворческие силы и выступала в качестве посредника в конфликте вокруг НКР. В Центральной Азии сохранялось несколько конфликтных ситуаций. Страны Балтии и Украина оставались территориями, где в любой момент могли вспыхнуть конфликты различной степени интенсивности. В то же время в контексте отношений с Украиной ситуация в Крыму по-прежнему оставалась особенно острой внутри Российской Федерации.

Локальные конфликты развивались также за пределами Российской Федерации и на постсоветском пространстве, в которых Москве приходилось указывать свою позицию, периодически предпринимая определенные шаги: демонстративные или реальные. Конфликт в Югославии оставался наиболее значимым с точки зрения российских национальных интересов в первом десятилетии XXI века. Связанные с Россией общностью исторических судеб, наши геостратегические противники использовали Югославию как своеобразную лабораторию: на югославском материале отрабатывались методы ведения гибридных войн, которые в удобный момент уже могли быть применены против стран постсоветского пространства.

Кроме того, что касается рубежа веков, мы должны вспомнить проблемы, связанные с Ираком, курдами, а также палестинскую проблему. Время от времени от Российской Федерации требовалось выступать в качестве арбитра или посредника. Участие в этих конфликтах больше не несло для Москвы той напряженности и эмоционального бремени, которые были в предыдущие годы. То же самое нельзя сказать об Афганистане, который в начале XXI века оставался кровоточащей раной на южных границах постсоветского пространства. Там формы и стороны конфликта менялись, но сам конфликт оставался нерешенным, периодически обостряясь.

Даже самый беглый взгляд на локальные конфликты, которые сохранялись к началу XXI века, с которыми пришлось столкнуться руководству Российской Федерации, подтверждает тезис о том, что на все из них невозможно активно реагировать. Российская Федерация еще не оправилась от потрясений правления двух бывших президентов с их командами реформаторов – Горбачева и Ельцина. Поэтому в тех областях, где российские интересы сталкивались с интересами других крупных геостратегических игроков, необходимо было действовать с оглядкой на собственный тыл, соизмерять желаемые результаты с реально имеющимися силами и ресурсами.

В большинстве случаев Москва в первые после Ельцина годы довольствовалась пассивной ролью. Но даже там, где руководство страны переходило к активным действиям, оно, как правило, ограничивалось оборонительной тактикой. Такая позиция в лучшем случае давала шанс заморозить конфликт. Опасность заключалась в том, что другие стороны, присутствовавшие в конфликте, не колеблясь действовали более агрессивно. Изменения, произошедшие в мире (и в Российской Федерации), а также в развитии информационной сферы, высоких технологий, наконец, в теории военного искусства и т. д. – все это привело руководство западных стран,