Ангелы Суджи - Владимир Дмитриевич Пронский

спрашивает, зачем ты везде свой нос суёшь?! Характер, что ли, такой: лишь бы встрять, лишь бы что-то сделать по-своему ‒ а там хоть трава не расти! ‒ думал Земляков. ‒ Ничего не скажу: отзывчивый, в трудную минуту не бросит, но вот язык ‒ хуже помела собачьего. Вот кто тебя неволил спросить о моей жене: позвонил я ей или нет? Тебе-то какое дело? О своей заботься и сюсюкай с ней!».

25

Они ждали появление тёти Вари, у которой не забалуешь, как говорила Зоя, а появилась она перед завтраком и ничего особенного не случилось. Только на вид будто-то бы строгая, а так домашней и свойской показалась, голос мягкий и на вид мягкая, немного полноватая ‒ типичная представительница среднего бальзаковского возраста. И причёской не выделяется, как Зоя: русые волосы на пробор и в пучок схвачены на затылке. Как они сразу заметили, привычной присказкой у неё была такая: «Придётся побеспокоить!». Она произносила её даже и тогда, когда в ней не было необходимости. Принесёт кувшин с водой ‒ «Придётся побеспокоить!», помогает завтрак развозить ‒ «Придётся побеспокоить!». И так во всём. Но это всё понятно. Так что зря Зоя пугала ею.

Убираясь после обхода в палате, она только и вспоминала свою присказку. В палате их собралось пять бойцов, все из их группы, все получили ранения в Щербаткине и радовались, что вовремя подоспело наступление с севера, что помогло эвакуироваться в госпиталь.

Постепенно привыкая к ним, так как они были из других взводов, Сергей пытался отгадать, кто они, кем были на гражданке. Многое он хотел бы знать о них, чтобы сравнить себя с ними и понять: подобно ему, отправились воевать за деньги, или есть такие, кто присоединился к ним лишь от желания помочь остальным, и деньги для них не главное. Есть же такие, наверняка, есть, только они не будут выпячивать себя. Взять того же Медведева. Никому, кроме него, не рассказал о том, из-за чего отправился воевать. Да и то вскользь, попутно к чему-то. Мол, пошёл и пошёл ‒ моё дело. Теперь же чего-то лежит и вздыхает, будто осуждает. А то кашлять примется. В трубе почти не дохал, а тут прицепилась болячка. Спросил он у врача-педиатра о кашле, а та не особенно уверенно ответила:

‒ Скорее всего, последствия долгого пребывания в агрессивной среде. На пятые-шестые сутки эти последствия только усилятся. Сейчас врачи разрабатывают стратегию лечения, подключили учёных, обновляется протокол, ведутся наработки. Ранее из практики неизвестно о таких случаях.

Когда врач ушла, Земляков усмехнулся:

‒ Михаил, спросил на свою голову. Теперь будут на тебе стратегию лечения испытывать. Готовься стать подопытным кроликом.

‒ Не радуйся. Ты тоже ночью дохаешь, хотя ингаляцию делаешь.

‒ Все мы здесь такие. В коридор выйдешь, прислушаешься ‒ из всех палат только и слышишь, как на все голоса стараются, как при ковиде… Ладно, скажи, домой позвонил? А то какой-то смурной, будто и не рад чему-то.

‒ А чему радоваться, если подбитый лежу, и боль не собирается уходить, даже, кажется, нога стала сильнее болеть.

‒ Потерпи. Денька три-четыре поболит и утихнет. Я в детстве руку ломал, так неделю не знал, куда её деть, хоть гипс ломай. А потом привык. Тем же гипсом мог бы, коснись, гвозди забивать… Дома-то как, чего молчишь?

‒ Да обычно. Жена плачет, жалеет, что отпустила меня. А я и сам жалею. Надоело.

‒ Ну, это у тебя привычка такая ‒ обо всём жалеть. Воевать, что ли, надоело?

‒ Нацистов мочить. Противно от них стало. А как подумаю, что Боженька всё видит, так и вовсе не по себе делается.

‒ Это ты пока раненый такие мысли в себе греешь, оправдания ищешь. Вот пойдёшь на поправку и настроение изменится, к прежнему вернётся. А у меня после ранения только злости прибавилось. И уж думаю, и бесплатно бы пошёл воевать, если бы был призыв. А что: сын у меня вырос, забот поубавилось.

‒ Это не скажи. Как говорят: маленькие детки ‒ маленькие бедки, большие детки ‒ большие бедки.

‒ Это всё бабкины россказни. Просто ты себе ищешь оправдание.

‒ Не так. Жену жалко, будущего ребёнка. Вдруг что случится со мной, чего жена с ним будет делать?.. Молчишь. Вот то-то же.

‒ Ничего и не молчу. Ничего с тобой не случится.

‒ Да уже случилось. Кому я такой инвалид буду нужен.

‒ Михаил, тормозни. Что ты разнылся-то. Вот ноет, вот ноет. Спасу от тебя нет. Жене не надо было звонить. Вот успокоился бы, нога зажила ‒ тогда и позвонил бы. А то и ей настроение испортил и себе.

Медведев отвернулся, а Земляков не стал надоедать, надеясь, что, помолчав, тот скорее успокоится. Его понять можно. Крепкий работящий мужик попал в непростую ситуацию и растерялся: к неприятности с сыном добавил новые переживания о семье, об оставленной беременной жене думает с утра до вечера.

Молчали они до обеда. Медведев так и не повернулся, а Земляков лежал в полудрёме и виделись ему воздушные летние видения, порхающие бабочки, стремительные стрижи над крайними домами его Степного. Ему даже привиделся собственные дом и цветные цыплятки у палисадника, словно птенчики куропатки, хотя к чему они привиделись ‒ бог весть. Он долго бы любовался этой картиной, но вздрогнул от толчка Медведева:

‒ Вставай, хватит храпеть! Обед везут.

Земляков протёр глаза и взглянул на повеселевшего друга.

‒ Вот это другое дело! ‒ и ни о чём не стал напоминать.

После обеда Сергей вышел в коридор, а Медведеву в этот момент позвонила жена и сразу с места в карьер:

‒ Хочу к тебе приехать!

‒ Шутишь так?

‒ Ничего не шучу. На тебя посмотрю, поесть привезу.

‒ Я совсем не изменился, лишь похудел, это есть. Но кормят нас хорошо, начал поправляться.

Валентина наседала, и это Михаилу не понравилось:

‒ Не принято здесь у нас. Да, поэты приходили ‒ стихи патриотические читали, артистка с ними была, пела про «синенький» платочек. А чтобы жены ‒ такое здесь не поймут. Да и представь, если они все соберутся здесь. Что это будет? Вот то-то же. Так что не будем мужиков будоражить. Вот получу отпуск после ранения ‒ приеду. Тогда совсем другой разговор будет. А так, куда ты в своём положении будешь по поездам скакать.

‒ Можешь не уговаривать. Всё равно приеду. Город знаю, госпиталь тоже. Найду ‒ вот