Ангелы Суджи - Владимир Дмитриевич Пронский

‒ Валь, ну не позорь меня. Ну, нельзя так свои капризы показывать. Вот вылечусь, приеду ‒ всё у нас будет.

‒ А вдруг не приедешь?!

‒ Приеду, обещаю. Нас всех, кто в трубе был, в отпуск отправят ‒ заслужили, даже тех, кто потом не был ранен. Давай, всё по-человечески сделаем. А не так ‒ наскоком. Никуда это не годится.

Она вздохнула, Михаил почувствовал, что она заплакала, а ему хоть самому рыдай.

‒ Вот ты мучаешь себя, а того не понимаешь, что всему нужно время. Должен подойти нужный час и тогда всё по местам встанет и не будет причин для слёз. Ты хотя бы это понимаешь?

‒ Понимаю.

‒ Вот и хорошо, и нет повода печалиться. Ты где сейчас?

‒ На работе.

‒ Вот и побеседуй с читателями.

‒ Теперь мало ходят.

‒ С теми, кто приходит. Отвлекись, не зацикливайся на том, на чем нельзя. Гони прочь несбыточные мечты. И всё будет хорошо. Договорились?

‒ Договорились.

‒ Всё, пока, пришли укол делать. Целую тебя! ‒ Медведев вынужденно соврал про укол и сначала внутренне укорил себя за это, а потом и оправдал: «А по-иному с ней и нельзя!».

Когда вернулся Земляков, то заметил, что друг опять не в настроении. Что-то с ним не то происходит. Спросил:

‒ Теперь-то чего?

‒ Жена звонила, ‒ не сразу ответил тот. ‒ Хочет ко мне приехать… А куда тут ехать. Что, здесь гостиница? Приткнуться негде, люди в коридоре лежат.

Новость не удивила Землякова, а развеселила:

‒ А ты, значит, растерялся, сплоховал, а зря. Упустил момент!

‒ Чтобы полчаса в вестибюле посидеть. То ещё удовольствие.

‒ У тёти Вари ключ попросишь от каптёрки. Глядишь, на ночь оставит.

‒ Чего я там буду делать с негнущейся ногой.

‒ Нога-то причём. О ноге забудь, о другом думай.

‒ Сергей, хватит прикалываться! ‒ отозвался сосед Землякова. ‒ Михаилу сейчас до самого себя, а тут ещё в душу лезут.

‒ Согласен, ‒ не стал спорить Земляков. ‒ Так ведь для Михаила стараюсь. Уж больно он всё близко к сердцу принимает. Нельзя же так.

Медведев слышал их разговор, но не стал его комментировать и вновь отвернулся к стене, осторожно уложив раненую ногу. И Земляков замолчал, потому что и самому стало тоскливо: и от Медведева, и от самого себя, и от неизвестности. Он вдруг подумал и осознал, посмотрев на себя и товарищей со стороны, что все они, и он в том числе, мелкие винтики в огромной и могучей машине, которая работает по своим законам. Она увлекает в свою орбиту, в своё сумасшедшее движение сотни тысяч таких, как он, и этой машине всё равно, что они скажут, что подумают, как решат, потому что всё скажут за них и за них же подумают. И нельзя это оценить отдельно взятому человеку как «хорошо» или «плохо». А «так надо», «так должно быть» и «так будет!». И никак иначе.

Пригвоздив себя этой мыслью, Земляков вдруг на всё посмотрел по-иному, не так, как только что: ему привиделся весь масштаб событий, частицей которых он стал в последнее время. И он понял Медведева, понял соседа по койке. А главное, понял себя и все свои устремления недавнего времени. И почему-то на душе стало необыкновенно легко и светло, показалось, что так никогда не бывало. И это походило на правду: он живой, немного, правда, повреждённый, зато лежит в тепле, сытости, на чистой постели. У него есть любящая жена, сын! Что ещё надо для счастья. Вот оно всё вокруг него, надо лишь суметь разглядеть. Часто так бывает, что человек себя не понимает, не догадывается, что ему ещё надо сделать такого, чтобы у него изменилось зрение, стало более пристальным, внимательным ‒ тогда можно с первого взгляда оценить своё состояние, а оценив, сказать самому себе: «Вот что мне надо!».

И он вздохнул.

26

В какой-то момент Земляков почувствовал, что утомился за сутки нахождения в госпитале. Когда добирался до него, то мечтал отлежаться, отоспаться, а тут суета замучила да плюс ко всему прочему рука тревожит, а ему по-прежнему хотелось просто отоспаться вволю, но разве отоспишься, когда то анализ сдаёшь, то на перевязку вызывают, то разговоры с Медведевым говорить надо. Ему же хотелось лечь и надолго забыться, чтобы о нём все забыли, и он забыл обо всех.

Всё-таки какое-то послабление вышло, когда они с Медведевым почти перестали говорить, а перед этим Сергей прямо сказал:

‒ Миша, не в обиду будет сказано, но давай дружно помолчим. Побудем каждый со своими мыслями, а то по поводу и без мы собственные проблемы вываливаем друг на друга. И кому от этого легче. Надо нам успокоиться, прийти в себя от нервного стресса после трубы, после боёв в Щербаткине, да и просто отоспаться по возможности. Согласен?

‒ Вполне.

‒ Тогда дай пять! ‒ и Земляков подал ему левую руку, и тот пожал её. И сразу оба закрыли глаза, сделав вид, что заснули, а Землякову подумалось: «Благодать-то какая!».

Они, действительно, заснули, даже игнорировали полдник ‒ вовремя не выпили по стакану кефира, и спали до ужина, когда услышали: «Придётся побеспокоить». Другими проснулись или нет ‒ сразу не понять, но настроение сменилось, этого не отнимешь. И по-прежнему молчали, лишь загадочно переглядывались, словно хотели что-то сказать, но остерегались. До утра не разговаривали. А утром новый счёт пошёл, когда появилась огненная Зоя и объявила:

‒ Мальчики, на перевязку! Сначала Земляков, потом Медведев, а потом все остальные, но по одному.

Оказавшись на перевязке и дождавшись, когда медсестра пригласила из соседней комнаты лечащего врача-хирурга осмотреть рану и назначить лечение, Земляков прямо спросил у него:

‒ Доктор, скажите: после ранения нам полагается отпуск?

‒ А что, так соскучились по дому?

‒ Этого не отнять.

‒ Полагается. А вам особенно ‒ кто в трубе побывал. Уже за одно это можно награждать!

‒ Спасибо! Порадовали!

‒ А что, край как нужно?

‒ Посудите: жена ждёт ‒ раз, сын ‒ два, а в-третьих, поле надо пересеивать!

‒ Поле-то причём?

‒ Поле даже можно поставить на первое место. Фермер я мелкий, но всё же. В конце августа озимую пшеницу посеяли, а сушь была ‒ она почти не взошла, а в начале октября, когда пошли дожди, холода нагрянули, вегетация закончилась, ну, она и ушла в зиму почти никакой.