От Особой группы до легендарного Смерша. 1941—1946 - Николай Николаевич Лузан

В них смешались металл, дерево и человеческая плоть. Вслед за бомбардировщиками на бреющем полете пронеслись истребители и полили пулеметным огнем мечущихся по берегу бойцов. Одни, кто сохранил мужество, вскинув винтовки и автоматы, стреляли по самолетам, другие – находились в прострации. Разрывы бомб, беспорядочная пулеметно-автоматная стрельба, стоны раненых и рев животных слились в одну ужасающую какофонию звуков.

Узкая полоска земли, зажатая между морем и предгорьями, напоминала извергающийся вулкан, в безоблачное бирюзовое небо взметнулись зловещие оранжево-серые тюльпаны. Крыши домов, покрытые камышом, вспыхнули как спички. В клубах дыма и пыли яркое южное солнце поблекло. Порывы ветра раздували пожар. Языки пламени стелились по дворам и жадно облизывали распластанные на земле тела людей и туши животных.

Налет закончился так же внезапно, как и начался. Самолеты исчезли за элеватором. Наступила тишина, ее нарушали стоны раненых, треск пламени и рев умирающих животных. Перед глазами тех, кто выжил, предстала ставшая повседневной страшная картина войны. Множество тел убитых устилало прибрежную полосу. Кровавые ручьи струились по камням и стекали в море. В воде, в вертикальном положении покачивались сотни трупов, казалось, что они маршируют в своем последнем строю.

Первыми пришли в себя командиры, капитаны барж, катеров и принялись восстанавливать порядок. Санитарные и похоронные команды занялись поиском раненых, на мертвых у них уже не хватало ни времени, ни сил.

Передышка длилась недолго. С дороги прозвучали выстрелы, это немецкие самоходки с ходу открыли огонь. Прошла минута-другая, и вслед за самоходками со стороны садов показались немецкие танки. За ними стелилась пехота. Уверенные в своем превосходстве танкисты не тратили снаряды и чаще стреляли болванками. Их попадания в суда сопровождались ужасающим грохотом, что еще больше деморализовало красноармейцев-новобранцев. Паника нарастала. Одни, потеряв голову, метались по берегу и причалам, другие выбрасывали партийные, комсомольские билеты, срывали петлицы и прятались в прибрежных кустах и развалинах, третьи искали спасения в море.

Об этом, одном из самых трагических периодов в крымской эпопее и в личной жизни так вспоминал Леонид Георгиевич:

«…Началась настоящая агония. В нашем распоряжении оставалась узкая полоска берега в 200–300 метров. При появлении немецких цепей я встал за большой валун и решил застрелиться, чтобы не попасть в плен. В этот момент на небольшой высотке, совсем рядом, появился здоровенный матрос в бушлате, брюках-клеш, бескозырке. Потрясая автоматом, он громко закричал:

– Братцы! Славяне! Отгоним гадов-немцев! Вперед! За мной! У-р-ра!

Наверно, никто бы не обратил на него внимания, но тут, рядом, неизвестно откуда появился военный оркестр и заиграл «Интернационал». Все военнослужащие, здоровые и раненые, в едином порыве ринулись на врага» (Иванов Л. Правда о «Смерш». С. 118).

Величественная мелодия властвовала над землей, морем и самой смертью. Она подняла дух в отчаявшихся людях и остановила панику. Сначала робко, а затем все громче зазвучали голоса.

…Вставай, страна огромная,

Вставай на смертный бой…

Сотни голосов слились в один – могучий и неподвластный страху смерти зов. В те последние минуты перед решающим боем они, рядовые и командиры, готовились стоять до конца и забрать с собой как можно больше вражеских жизней. Время неумолимо отсчитывало последние минуты их, возможно, последнего боя. Пехота гитлеровцев наступала в полный рост. Иванов отчетливо различал лица гитлеровцев, а на башне головного танка скалящуюся волчью пасть. Его рука потянулась к гранате, когда за спиной, заглушая винтовочный и автоматный огонь, громыхнул один, за ним второй пушечный выстрел. Артиллеристы били прямой наводкой по танкам и первым же залпом накрыли головную машину. Снаряды попали в гусеницу и топливный бак. Языки пламени охватили башню, три живых факела выпрыгнули из люка и заметались по земле.

У второго танка снарядом заклинило башню, он завертелся волчком. Гранатометчики добили его гранатами. На левом фланге гитлеровцам также не удалось пройти дальше пригорода. В узких улочках танки попали в капкан и стали легкой добычей гранатометчиков. Атака гитлеровцев захлебнулась. Пехота вслед за танками попятилась назад.

Эта стихийная атака, в которую Иванова и бойцов поднял неизвестный матрос, к сожалению, была не единичной, подобное происходило сплошь и рядом. Таковыми тогда были командиры, таковой тогда была Красная армия. В бой с врагом зачастую вели не те, у кого в петлицах было больше кубарей и ромбов, а дерзкие, отчаянные, не ждущие приказов сверху, а действующие сообразно обстановке. Это неоднократно наблюдала и Антонина Григорьевна.

«…Первая переправа в 1941 году – это были «цветочки». Что творилось в 1942 году!!! Это был ужас, море горело. Пирсы были забиты ранеными. Все в окровавленных бинтах, лежат, сидят стоят в ожидании погрузки… Те, кто мог, бросались в воду, цеплялись за борта катеров и рыбачьих сейнеров. Их били прикладами по рукам, так как катер или сейнер до конца был заполнен и мог утонуть, не отходя от пирса…

И когда немцы начали обстрел с горы, какой-то отважный офицер крикнул: «Кто может держать оружие – за мной!» Многие, даже раненные, кто мог держать оружие, пошли на гору, чтобы оттеснить немцев и дать возможность эвакуировать раненых» (Буяновская А. Воспоминания. С. 12–13).

Антонине Григорьевне и группе сотрудников особого отдела во главе с полковником Александром Никифоровым, сменившим в этой должности Пименова, досталось место в трюме сейнера. В нем невыносимо воняло тухлой рыбой, но им и тем, кто находился рядом, было не до запахов, смерть смотрела им в глаза, и они, коммунисты и комсомольцы, верующие и не верующие, кто вслух, а кто про себя молили только об одном:

«Господи, помилуй и спаси!»

Одними из последних покинули Крым Леонид Георгиевич и группа бойцов 3-го батальона 13-й отдельной стрелковой бригады. Им повезло, когда они пробились на борт шхуны и отчалили от причала, капитан и он же моторист сказал им по секрету, что это был последний рейс в Крым. Те, кому не досталось мест на баржах, сейнерах, плотах и весельных лодках, а их осталось на крымском берегу десятки тысяч, безжалостно уничтожались артиллерией врага.

Вспоминая об этом одном из самых тяжелых периодов войны, Леонид Георгиевич писал:

«…На берегу скопились десятки тысяч военнослужащих. Никакого управления людьми, никакой дисциплины не было. Каждый отвечал сам за себя. Царила всеобщая паника… В морской воде находилось множество трупов, почему-то они были в вертикальном положении. Кто был в шинели, а кто в ватнике. Это были убитые или утонувшие наши люди. День и ночь ужасающие вопли и крики стояли над проливом. Картина была жуткая» (Иванов Л. Правда о «Смерш». С. 118–119).

Ни шагу назад

Зарываясь носом в морскую волну и надрывно гудя дизелем, шхуна продралась сквозь обломки судов, досок, бревен, груды тел и, черпая бортами воду, вышла в открытое море. Чернильное покрывало ночи рвали на куски багровые всполохи. Шум волн тонул в злобном клекоте пулеметов. Немецкие штурмовики на бреющем полете проносились над морем, раскручивая свою смертельную карусель. Вода вскипала от пулеметных очередей и вздымалась огромными фонтанами от разрывов авиационных бомб. Море напоминало собой один огромный, бурлящий котел, в котором варились кровь, мазут, обломки металла, дерева и истерзанные человеческие тела.

Этот, казалось, бесконечный кошмар закончился только тогда, когда свинцовые тучи заволокли небо. Его сменил другой. И без того перегруженная шхуна, на которой находилась часть сотрудников особого отдела 51-й армии с недавно назначенным заместителем майором Петром Ивашутиным, каким-то чудом сохранявшая плавучесть, попала в шторм.

Как то часто случается в этих местах он налетел неожиданно. Из крымских степей подул своенравный «степняк», капризное Азовское море вспучилось и закипело седыми бурунами. Волны росли на глазах и, наливаясь свинцом, жадными языками облизывали шхуну. Под их ударами ее корпус жалобно трещал, палуба отзывалась судорожной дрожью, а мачта раскачивалась из стороны в сторону и грозила упасть.

Шторм стремительно набирал силу. Порывистый ветер то по-разбойничьи посвистывал в снастях, то, жалобно всхлипнув, затихал. Те, кто находился на палубе, бросали испуганные взгляды на море и экипаж. Матросы были бессильны перед надвигающейся стихией и с тоской поглядывали на небо.

Оно слилось с морем. Кромешная темнота окутала шхуну, а через