Сталинград: дорога в никуда - Анатолий Алексеевич Матвеев

Но и немцы умели стрелять, взрывы ложились всё ближе и ближе к орудиям. Вот одно, задрав ствол вверх, упало набок. Никто из прислуги не шевельнулся, не крикнул: «Санитар!»

Они жили со своим орудием и погибли с ним вместе.

Бой продолжался. Теперь всё зависело от того, у кого крепче нервы. Но зенитчикам отступать некуда. И как отступишь, если кругом всё горит. Казалось, даже камни горят.

Немцы так и не смогли преодолеть ту линию, за которой лежала их победа. Пока они двигались вперед.

Но где-то там, вверху, высокий судья решил в пользу зенитчиков, и немцы откатились.

Нет, передышки не было. Просто гансы посчитали убитых и раненых, заправили ещё живые танки горючим, дополнили боекомплект и двинулись на город снова. Теперь они знали, где стоят зенитки.

И первые взрывы, подняв землю вверх, закрыли от зенитчиков наступающих. Но едва пыль осела, зенитки вздрагивали друг за другом, били по танкам, по танкам.

Иногда кажется, что время в бою останавливается, так много событий происходит в одну минуту. И люди, люди… Сколько их, в одно мгновение расставшихся с жизнью…

Забыли зенитчицы о страхе, и мысли только об одном, чтобы остановить немецкие танки, и не просто остановить, а долбануть так, чтобы никого из фашистов в живых не осталось.

Командир смотрел на ползущие на батарею танки и возмущённо думал: «Заснули они в городе что ли? Раздавят нас немцы и ворвутся в город».

Хотя верить в такой конец не хотелось. И он поминутно оглядывался, надеясь, что подойдут наши и опрокинут немцев. Время шло, а наших все не было и не было.

Со стороны тракторного завода подошли два танка и три трактора, обшитые броневой сталью. За ними двигались одетые в замасленные телогрейки, вооруженные трехлинейками рабочие.

Других войск в Сталинграде не было. 62‑я армия, прикрывавшая северные окраины Сталинграда, продолжала в нескольких десятках километров от города вести бои на левом берегу Дона. Ей еще предстояло отступить и занять оборону перед прорвавшимися немцами.

Шум двигателей и лязг гусениц показались командиру батареи приятней любой музыки. Он выбежал на дорогу и замахал танкистам. Те, увидев, остановились. Вылез из танка командир и, спрыгнув на землю, увидел перед собой молоденького лейтенанта. Тот полушутя-полусерьёзно, повышая голос, сказал:

– Черт вас побери, танкистов! Ждем, ждем, а вас нет. За вас танки колотим. Вон на окраине Орловки вас поджидают. Видимо, собираются в новую атаку.

– Что же не бьете, или снарядов нет? – иронично спросил танкист зенитчика.

– Не волнуйся, – ответил он. – Эти в атаку не пойдут, подбиты надежно. Жмите вперед, если что, прикроем.

Они не успели договорить, как танки с крестами опять двинулись на город.

Немцы, увидев идущие им навстречу краснозвёздные танки, не выдержав, нехотя стали отходить, огрызаясь огнем, но отходить. А по всему полю чадили костры догорающих танков.

Пот смывал с лиц пороховую копоть и пыль. И зенитчицы смотрели и не узнавали друг друга. В другой бы раз их грязно-полосатые физиономии рассмешили бы, но не сейчас.

Старшина с командиром подошли к опрокинутой и исковерканной зенитке. Никого в живых.

Сегодня в обед они смеялись и весело болтали, а сейчас лежат, разбросанные взрывом, со свежими кровавыми пятнами на пыльных гимнастёрках и не дышат. Из разорванной осколком противогазной сумки вывалились на землю ярко-красные туфельки.

– Господи, да что же это такое! – закричал старшина, взывая к небу, глядя на них.

И слёзы сами собой потекли из его глаз. Он не стеснялся, плакал и не отворачивался от командира. Внутри него всё клокотало.

– Как же, как же, за что же вас! Будь проклята эта война!

Он сел и, обхватив голову руками, застонал. Командир сдерживал слёзы, а они одна за одной катились по щекам. Хотел успокоить старшину, но не мог.

А поодаль бойцы батареи, сбившись в стайку, боясь подойти, плакали и вытягивали шеи, стараясь разглядеть лежащих подруг.

Все они мечтали стать героями, но никто никогда из них не мог подумать, что смерть так некрасива, так уродлива.

Старшина с командиром, не сговариваясь, стали копать могилу. Когда закончили, сели перекурить. Расстелили на дне плащ-палатки и уложили в ряд. Рядом положили красные туфельки. Кому они принадлежали, теперь всё равно. Сверху тоже укрыли плащ-палатками.

Старшина, глядя на открытую могилу, подумал:

– Вот война, и похоронить по-человечески не получается.

Поплевав на ладони, взялись за лопаты и стали засыпать. Вся батарея прошла и бросила по горсти земли.

Ни у старшины, ни у командира не осталось сил, но надо заканчивать это дело. И уже в сумерках завершили. Сели в стороне и закурили. Старшина достал остатки одеколона, разлил по кружкам, добавил воды, выпил со словами:

– Пусть земля им будет пухом.

Командир долго нюхал, он и раньше-то не пил, а одеколон и подавно. Одним махом опрокинул в себя кружку и закашлялся.

– Ничего, – успокаивал его старшина, – это с непривычки, это пройдёт.

Закусили принесённым ужином. Восемь котелков остались нетронутыми. Покурили, посмотрели на звезды и пошли спать.

Они выиграли целый день. Они выстояли. И те девчонки, что лежат в земле, тоже выстояли.

Это потом, когда все эти события окажутся позади, можно посмеяться над своими страхами. Только как посмеёшься, если восемь девчонок в ряд в одной могиле. Восемь.

Это первая смерть на войне не только у лейтенанта, не только у старшины, но и у всей батареи.

Роса заблестела под луной на траве и на орудиях. А девчонки, обнявшись, тихо ревели. Заснули под утро, даже не заснули, а забылись во сне. И даже в этом полузабытьи они вскрикивали. Казалось, и самолёты, и танки несутся на них со всех сторон, и страх возвращался.

Утром мимо них повели пойманных сбитых лётчиков. Девочки смотрели на хваленых немецких пилотов. Фашисты тряслись, пот лился по их красным лощёным мордам, а пухлые губы непрерывно шептали: «Гитлер капут, Гитлер капут».

– Сволочи. Чтоб вы все попередохли, – крикнула Рая, подавшись вперёд и сжимая кулаки.

Её удерживали, она вырывалась и плевала вслед, когда их уводили. После села и заплакала. Все сгрудились вокруг неё и стали утешать.

Но снова появились самолёты. Но сколько не старались немецкие лётчики, сколько не бесилось немецкое командование, батареи продолжали сдерживать наступление такового клина.

Танки горели. Их чёрные остовы, ещё дымившиеся, не радовали глаза идущих в очередное, уж в который раз, наступление.

И наступил момент, когда последнее живое орудие продолжало бить по ползущим железным коробкам. И старшина, прижимая снаряды к себе, как ребёнка, подбегал, заряжал