Очерки Персидской казачьей бригады (1878-1895): по русским источникам - Олег Александрович Гоков

Полковник не знал, что вопрос о его смещении уже был поднят и поставлен на повестку дня. Не желая объясняться с Н.Д. Кузьминым-Караваевым до получения ответа из Петербурга, А.М. Дондуков-Корсаков приказал тому оставаться в Тегеране[793].

Во второй половине ноября высшее военное начальство согласилось с доводами А.М. Дондукова-Корсакова. На его письме-рапорте от 7 ноября, полученном Военно-ученым комитетом 16-го того же месяца, военный министр генерал от инфантерии П. С. Ванновский написал резолюцию. В ней содержалось решение «отозвать Кузьмина-Караваева и заменить его другим офицером»[794]. Вслед за этим началась официальная переписка между Военным министерством и штабом Кавказского военного округа. Параллельно было начато расследование состояния здоровья Н.Д. Кузьмина-Караваева. В результате, дело затянулось до конца января 1890 г.

В своей записке на имя военного министра в конце ноября А. М. Дондуков-Корсаков вместо Н.Д. Кузьмина-Караваева рекомендовал начальника штаба 2-й Кавказской казачьей дивизии полковника ГШ Н. Я. Шне-ура. Он просил, «чтобы эта замена не сделалась гласной», отозвать Н.Д. Кузьмина-Караваева не в Тифлис, а в Санкт-Петербург, якобы заботясь о его психическом здоровье[795]. Как не странно, но именно вопрос о том, куда «пристроить» лишившегося должности полковника, стал одним из «камней преткновения», затянувшим дело о его отставке с поста Заведующего. 18 декабря от военного министра последовал ответ, что отзыв Н.Д. Кузьмина-Караваева в Петербург нежелателен, так как «никакой штатной должности для него в Санкт-Петербурге не предвидится». П.С. Ванновский предлагал А. М. Дондукову-Корсакову отозвать полковника с семьей в Тифлис и назначить «в число лиц, состоящих при войсках Кавказского военного округа». Он обещал исходатайствовать Н.Д. Кузьмину-Караваеву «некоторое усиленное содержание или пособие, а впоследствие, если состояние его здоровья восстановится, предоставить ему должность начальника дивизионного штаба на Кавказе или в европейской России, так как он числится одним из первых старших кандидатов (на должность по старшинству – О. Г.)»[796]. «Род болезни полковника Кузьмина-Караваева ещё более указывает на большие преимущества тёплого климата Кавказа и его минеральных вод пред Петербургом, – отмечал военный министр. – Поэтому скорейший вызов больного военный министр предоставляет ближайшей заботливости Вашего сиятельства»[797]. Таким образом, избавиться от Н.Д. Кузьмина-Караваева у Главноначальствующего на Кавказе не вышло.

Несмотря на стремление военных кругов России поскорее сменить Заведующего «для предупреждения могущих обнаружиться беспорядков в бригаде»[798], смена эта произошла лишь в конце января 1890 г. Помимо вопроса о «трудоустройстве» Н.Д. Кузьмина-Караваева вмешались непредвиденные обстоятельства. В середине декабря умер российский поверенный в делах в Тегеране М.А. Поджио. Без руководства до января 1890 г., когда прибыл А. Н. Шпейер, осталась и дипломатическая Миссия, и дела ПКБ. Кроме того, кавказским начальством и Военным министерством в ноябре – декабре было проведено внутреннее расследование о состоянии здоровья полковника, что также затянуло вопрос о его смещении.

В конце ноября 1889 г. кавказское начальство получило из Тегерана от М.А. Поджио несколько документов в ответ не запрос С.А. Шереметева о болезни Н.Д. Кузьмина-Караваева. Поверенный в делах извинялся, что ответа пришлось ждать долго: запрос был сделан 31 октября. Помешали обстоятельства. Оказалось, что лечащим врачом полковник выбрал себе не врача Миссии титулярного советника Дмитрия Данилова, а Одлинга – врача английской телеграфной компании. Видимо, Н.Д. Кузьмин-Караваев не стремился, чтобы о его болезни узнало начальство. Но своим выбором он невольно скомпрометировал себя: ведь он был сделан в пользу пусть и европейца, но представителя неофициального противника России в Иране. А тот мог использовать тайную информацию о болезни в целях компрометации и Заведующего, и «русского дела».

М.А. Поджио поручил Д. Данилову переговорить с Одлингом, так как дело хотя и было государственной важности, но одновременно составляло врачебную тайну. «С самого возвращения полковника из отпуска в сентябре сего года, – сообщалось в предписании М.А. Поджио, – он обратил на себя всеобщее внимание своей крайней нервозностью. Из недавних бесед моих с ним по служебным делам я нахожу заключение, что нервы его находятся, по-видимому, в состоянии полного расстройства»[799].

Д. Данилов весьма практично справился со своей работой. Его отчет дает полное представление о здоровье Н.Д. Кузьмина-Караваева и о виде его болезни. «Летом сего года, – сообщал российский врач, – я был домашним врачом в семье полковника Кузьмина-Караваева и из рассказов его супруги знаю, что он в бытность свою в Тегеране страдал сильным нервным расстройством, которое выражалось в общей раздражительности, бессоннице, забывании слов, невозможности хорошо владеть правой рукой, особенно ясно, по словам его супруги, это сказывалось в письме»[800]. Последнее представляется немаловажным. Как нам кажется, невозможность хорошо писать стала одной из причин, по которой полковник перестал составлять собственные военно-статистические отчеты и рапорты. Осознание своей неполноценности в сравнении с подчиненными, вкупе со страданиями от болезни, в конце концов, настроило Н.Д. Кузьмина-Караваева против них, особенно против тех, кто, по его мнению, старался быть лучше, чем он. В полковнике развилась своего рода мания преследования: во всех поступках своих подчиненных он видел желание задеть его, унизить как командира и как человека. Однако сводить всё в конфликте Н. Д. Кузьмина-Караваева со своими подчиненными и с высшим начальством, конечно, только к психо-физиологическому фактору нельзя. Тем не менее он, как кажется, послужил своего рода катализатором развития ситуации вокруг ПКБ в конце 1889 г.

В своем отчете Д. Данилов писал, что по приезде полковника из отпуска в сентябре 1889 г., тот сменил домашнего врача без объяснения причин. Две встречи с Н. Д. Кузьминым-Караваевым привели доктора к мысли, что сделано это было не случайно. «Как отклонение по внешности, – констатировал он, – я мог заметить парализование мышц, заведующих движением одного глаза»[801]. Беседа с доктором Одлингом дала еще более неожиданный результат. Оказалось, что тот уже 2 года состоял домашним врачом в семье полковника и хорошо изучил не только его самого, но и его родственников. Одлинг сообщил, что в семье Н. Д. Кузьмина-Караваева имели место наследственные психические расстройства, в частности, это касалось дочери полковника (видимо, первой). «Из продолжительного знакомства с болезнью полковника, – доносил Д. Данилов, – доктор Одлингубедился, что имеет дело с сифилисом, поразившим центральную нервную систему, то есть мозг». «В прошлом (1888 – О. Г) году полковник страдал упорными невралгиями в области тройничного нерва, которые поддавались лечению ртутными препаратами и йодистым калием, – передавал российский врач заключение Одлинга, – но для окончательного поправления отправлен был в Россию в начале этого года. По возвращении полковника из отпуска, доктор Одлинг заметил параличное состояние мышц, заведующих движением одного глаза, и полагает, что это произошло от давления на мозг какой-нибудь опухоли, может быть, это сифилитическая гумма,