«Другой военный опыт»: российские военнопленные Первой мировой войны в Германии (1914-1922) - Оксана Сергеевна Нагорная

немецкой стороной принимали характер личного противостояния коменданта и пленного. Один из подобных случаев в лагере Дёбельн закончился ходатайством офицера Саранина (которого, по подозрению комендатуры, подстрекал все тот же полковник Буба) в адрес испанского представительства «о предоставлении права требования с господина коменданта удовлетворения, если не теперь, то, во всяком случае, после войны». В Саксонском военном министерстве, куда первоначально попало данное письмо, было принято решение вмешаться в ситуацию, пока информация не дошла до нейтральной стороны. В итоге комендант был смещен со своего поста, а наиболее строптивые пленные офицеры были переведены в штрафные лагеря[921].

Революция и поражение России в войне, которые офицерское сообщество восприняло как исчезновение надежды на возвращение к привычной жизни, стали катализатором ускоренной трансформации поведенческих норм. Распространенным времяпрепровождением стала игра в карты, во время которой уровень ставок «превышал все мыслимые размеры». При обыске прибывавших из других лагерей офицеров сотрудники комендатуры находили зашитые в одежду крупные суммы денег, по всей видимости, собранные перед отправкой у должников[922]. Не в силах официально бороться с этим небезобидным видом досуга, комендант лагеря Галле был вынужден обратиться к старшему по званию офицеру с просьбой установить максимальный размер допустимых ставок[923].

После получения известий о большевистском перевороте в России большинство военнопленных офицеров впали в апатию, перестали заниматься изучением языков, следить за чистотой в бараках и в лагере. Очень быстро в их среде распространились типы поведения, которые были прежде характерны только для солдатской массы: воровство столовых приборов, недозволенные прогулки в город, самовольное распределение обмундирования[924]. Окончание войны повысило чувствительность офицеров к обращению с ними лагерной администрации, которое воспринималось как «невозможный режим по отношению к гражданам государства, с которым Германия уже не воюет»[925]. Любые дисциплинарные мероприятия вызывали сопротивление и обращения в Межсоюзную комиссию с просьбой разъяснить правовое положение «задержанных против своей воли пленных»[926].

IV.2. Язык плена: каналы коммуникации и новые речевые формы

Неотъемлемой частью процесса адаптации к новым условиям и накопления опыта плена стало обсуждение новых переживаний. Для облегчения восприятия и толкования окружающей действительности принудительно сконструированное сообщество должно было найти новые каналы и средства обмена информацией и выработать соответствующие речевые формы[927]. Культурно-исторический подход дает исследователю возможность «разговорить» молчаливые маргинальные группы, которые до сих пор представлялись лишь в качестве объекта или жертвы государственных мероприятий[928]. Изучение отражений устной и письменной коммуникации в лагерях позволит также исследовать формирование языковых практик и кодов, которые позволили отдельной социальной группе и русскому/советскому обществу усвоить переживания первой современной войны.

ОПРЕДЕЛЯЮЩИЕ УСЛОВИЯ ПИСЬМЕННОЙ КОРРЕСПОНДЕНЦИИ[929]

Организация почты военнопленных всех держав была определена ст.16 Гаагской конвенции и дополнительными соглашениями между воюющими странами: все отправления освобождались от оплаты почтовых сборов и таможенных пошлин, в месяц пленный солдат имел право отсылать 2 письма и 4 открытки, офицер соответственно — 4 и 6[930]. Однако практика вскоре показала, что русские солдаты, многие из которых были неграмотны, очень редко отправляли полноценные письма, поэтому ПВМ рекомендовало комендатурам скорректировать соотношение писем и открыток в пользу последних[931].

Функционированию налаженной системы письменного сообщения между лагерями и родиной препятствовали многие моменты: обмен корреспонденцией проходил через нейтральную Швецию, что значительно удлиняло срок доставки: раздача писем и посылок осуществлялась через десять дней после их попадания в лагерь, определенных в качестве карантина; часть писем терялась в дороге из-за неправильного написания адреса. Кроме того, запрет на переписку часто использовался немецкими военными органами в качестве дисциплинарного наказания отдельного военнопленного или репрессивной меры в отношении целого лагеря с целью давления на правительство противника. Революционные события и Гражданская война в России практически полностью прервали поток письменных отправлений в обе стороны.

Боязнь шпионажа, а также стремление поддержать в международной дискуссии образ страны, соблюдающей нормы гуманитарного права, вынуждали немецкие органы наложить ограничения на допустимую к сообщению информацию: военнопленным не разрешалось распространять сведения, «которые не должны быть известны за границей», жаловаться на содержание и лагерный персонал, сообщать о внутриполитических процессах в Германии, прежде всего, о стачках и продовольственной ситуации. При нарушении запрета автору грозило дисциплинарное взыскание[932]. Несмотря на организационные и, прежде всего, кадровые трудности, в лагерях возникла хорошо налаженная система цензуры, выполнявшая функцию информационного фильтра и поставлявшая военному командованию сведения о противнике. Уровень ее организации отражает наличие в нескольких лагерях химических лабораторий, куда для проверки отправлялись подозрительные письма. По признанию лагерных цензоров, около половины всех отправлений задерживались при проверке и не достигали адресата[933].

Одной из задач немецких ведомств при работе с корреспонденцией военнопленных стало оказание влияния на население противника. Предполагалось, что послания из лагерей могут способствовать ослаблению политического режима и распространению революционных идей. ПВМ активно пыталось влиять на содержание и географию распространения почтовых отправлений в Россию: «Содержание писем военнопленных в России распространяется со скоростью огня. Однако раз большая часть военнопленных безграмотна, необходимо писать письма за них. При этом нужно разделять адресатов на три группы: жители столиц, население других городов, жители деревень. Первая группа посланий может быть написана только самими военнопленными и должна опровергать жестокое обращение с военнопленными в Германии и содержать сведения о победах немцев. Вторая группа должна описывать господствующий в Германии порядок, великолепное обращение с ранеными, волю немцев к победе. Третья — сведения о плохом обеспечении в русской армии в отличие от немецкой. В составлении таких писем неоценимую помощь могут оказать евреи, однако к их личным письмам нужно относиться с повышенным вниманием». Первая крупная партия «заготовленных» писем должна была попасть в Россию до конца апреля 1915 г., «чтобы усилить недовольство крестьян по поводу недостатка рабочей силы в посевную»[934]. Наглядным способом демонстрации образцовой ситуации в Германии должны были стать отпечатанные формуляры недельного лагерного меню, на которых военнопленному оставалось только написать адрес[935]. Фильтр «предварительной цензуры» (Д. Байрау) немецких органов, пытавшихся с помощью корреспонденции пленных оказать влияние на население противника, вызывал беспокойство русских политических и военных институтов[936]. Наряду с представлениями о деморализующем влиянии образа пленных воинов на фронтовые части и тыловую общественность это способствовало стигматизации попавших к врагу солдат и офицеров как предателей и отказу от их активной материальной и политической поддержки.

Система немецкой цензуры прямо или косвенно определила форму и содержание писем военнопленных. Не имея возможности открыто ей противодействовать, солдаты и офицеры, а также их родственники часто пассивно приспосабливались к нему, сообщая в переписке лишь дозволенные