«Другой военный опыт»: российские военнопленные Первой мировой войны в Германии (1914-1922) - Оксана Сергеевна Нагорная

стремительно обрастали невероятными подробностями, основанными на собственных представлениях об идеальном содержании: немцы не охраняются, носят гражданскую одежду, едят белый хлеб и пьют с жителями кофе. Буквально на следующее утро русские солдаты потребовали улучшения условий работы, прибавку к зарплате и белый хлеб[950]. Распространяемая (в том числе и в русской прессе) информация о более человечном обращении с пленными в Австрии была четко усвоена русскими солдатами и продолжала циркулировать в германских лагерях в качестве слухов. Многие пленные при попытках побега направлялись именно к австрийской границе в надежде, если и не достичь России, то попасть в более сносные условия[951]. После неудачной попытки немецких военных органов скрыть от заключенных информацию о революции в Германии она прошла по лагерям волной слухов о новом правовом положении военнопленных и повысила интенсивность сопротивления охране, приведшую к кровопролитиям[952]. Среди солдат в рабочих командах распространилось мнение, что в случае симуляции болезни или неудачной попытки побега они имеют шансы быть отправленными в лагерь, откуда проще попасть в очередь на отправку[953]. После официального объявления о начале репатриации слух об отходе из того или иного лагеря большого транспорта вызывал не только значительные волнения, но и массовое бегство военнопленных в этот лагерь или в славянские области бывшей Австро-Венгрии, где (опять же по слухам) отправка велась полным ходом[954].

Редко слухи формировались и использовались самими военнопленными для оказания противодействия немецкой администрации. К примеру, офицеры одного из лагерей через переводчиков распространили информацию, что 1 июня 1917 г. во всех лагерях после дообеденной переклички военнопленные собираются начать восстание, планируют уничтожить дороги и мосты, телеграфы и телефоны и в возникшем беспорядке осуществить попытку массового бегства. ПВМ даже объявило чрезвычайное положение[955], однако цензура других лагерей не подтвердила тревожные сведения. В Саксонии немецкие военные органы устроили масштабную акцию по поиску мифической кассы Самсоновской армии, таинственно исчезнувшей в битве при Танненберге. Поводом для этого послужило сообщение одного из офицеров, что у его товарищей в одежде и в церковном помещении спрятана приличная часть утерянных денег. Однако повальные обыски в Кенигштейне, Бишофсверде и Дебельне не дали результата и привели лишь к многочисленным протестам старших по званию в испанское посольство[956]. В пропагандистских лагерях с помощью слухов патриотически настроенные пленные пытались противодействовать сепаратистской пропаганде среди национальных меньшинств, утверждая, что согласившихся на сотрудничество солдат и офицеров немецкое командование отсылает на фронт[957]. Эта информация в совокупности с угрозами физической расправы значительно затрудняла деятельность агитаторов.

ЛАГЕРНЫЙ ЖАРГОН

Жаргон превратился для пленных в связующую нить с утраченной свободой и привычным образом жизни на родине, а также стал способом сопротивления постоянному надзору часовых и коменданта. Он облегчал складывание новой групповой идентичности и помогал посредством обозначения экстремальных условий привычными понятиями принять и в известной степени примириться с окружающей действительностью. О данной функции жаргона свидетельствует, например, самоопределение обитателей лагеря как жителей городов: штреенцы (заключенные лагеря Штроермоор), альтдамовцы (заключенные лагеря Альтдамм)[958], избавлявшее пленных от постоянного напоминания о статусе заключенных. В свою очередь, офицеры с иронией именовали себя «заслуженными гефангенами»[959].

В обиходную речь вошли такие устойчивые выражения, как «собачка» (самогон) и «черпак» (уборка лагерных туалетов). За нелегальную «торговлю собачки», воровство и другие нарушения лагерных порядков военнопленный мог быть приговорен лагерным комитетом к «трем дням черпака»[960]. Введенные комендатурами для предотвращения побегов и скапливания у пленных немецкой валюты лагерные деньги пленные называли «ласточками» или «мушками», так как из-за небольшого размера и плохого качества бумаги они грозили разлететься от малейшего дуновения ветра[961].

Иногда русские военнопленные перенимали выражения, используемые представителями других национальностей в лагерях: одно из наказаний, представлявшее собой запирание в деревянной клети под дождем или снегом, с подачи англичан именовалось «подводная лодка», другое, заключавшееся в изоляции пленного на несколько дней на ограниченном пространстве под открытым небом, — «бивак»[962]. Попытки побегов именовались «полетами». Утешением в заключении становились поговорки, типа «хуже, чем было, не будет» или присказки: «доля солдата русской армии хуже собачьей, а до мира далеко, як до солнца». В общении с лагерной администрацией, например, во время опросов о ситуации в русской армии, военнопленные прикрывались заученной армейской формулировкой «не могу знать»[963].

УРОКИ НЕМЕЦКОГО

Плен означал не только столкновение с чужой языковой средой, но и необходимость хотя бы поверхностного в нее погружения. Немецкие органы в своих отчетах о смертности среди пленных сообщали, что большинство несчастных случаев происходило на производстве «по вине самих погибших из-за незнания немецкого языка»[964]. Кроме того, языковые различия приводили к неправильному пониманию распоряжений лагерной охраны, что влекло за собой применение физического насилия[965]. В связи с этим в лагерях был введен своеобразный языковой ликбез, в ходе которого военнопленным объяснялся смысл основных команд, принятых в немецкой армии при поверке, на марше и для приветствия старшего по званию. При входе немецкого офицера в помещение и команде «Achtung» («Внимание») солдаты должны были стоять смирно до тех пор, пока не будет отдан приказ «Ruehrt euch» («Вольно»). В случае выхода за пределы лагеря при встрече офицера на марше колонна пленных должна была реагировать на выкрики: «Achtung», «Augen rechts (links)» («Равнение направо (налево)»), «Ruehrt euch»[966]. При окрике «Halt!» («Стой!») пленные должны были немедленно останавливаться, в противном случае, охрана, полиция и пограничники были обязаны стрелять на поражение[967].

Для солдат знакомство с письменным немецким становилось обязательным хотя бы на уровне написания адресов лагерей и рабочих команд, без чего было невозможно получать корреспонденцию из дома. Различные комитеты помощи, а позже и Советское бюро призывали военнопленных «писать свой адрес четко и по-немецки»[968]. Редакторы лагерных газет также считали целесообразным вставлять в русский текст топографические и организационные обозначения на немецком языке: «на местном кладбище Sued-Friedhof состоится торжественное поминовение усопших»; «с требованиями обращаться Russische Bibliothek, KGLager Nuernberg»[969]. Кроме того, согласно сделанным в лагерях фотоснимкам и рисункам в лагерных газетах, все внутренние объекты: кухня, почта, школа — снабжались немецкими вывесками[970].

Минимальные знания языка повышали шансы на выживание в лагерях и рабочих командах, а также увеличивали вероятность успеха при попытках побега. Немецкие органы отмечали, что военнопленные не просто доставали гражданскую одежду, но и по пути к границе спокойно «обращали к прохожим слова приветствия, хотя это вообще были единственные слова, которые они знали». Мирных жителей не случайно убеждали в необходимости вести продолжительные беседы с подозрительными