Гюлистанский договор 12 (24) октября 1813 г - Владимир Александрович Иванов

удачных для себя боевых столкновений напрямую давал понять, что борьба будет продолжена. Так, по поводу представленного на обсуждение мирного проекта он отмечал «Я так взволнован гнусным проектом [мирного договора], который вы мне прислали, что я считаю себя обесчещенным уже тем, что нам его предлагают»[438].

Между тем, в зависимости от ситуации в Европе, могла меняться довольно резко и позиция англичан по отношению к русско-иранским переговорам. Так, вовсе нельзя было исключить, что после уговоров об установлении перемирия или мира, позиция британской дипломатии могла, под воздействием ряда факторов и трансформироваться. Отнюдь не принижая значимости и самостоятельности Ирана как государства, и не желая гиперболизировать роль англичан, тем не менее, в свете указанных выше фактов трудно не заметить, что сами русско-иранские отношения носили отпечаток русско-английского геополитического соперничества. Именно британцы, как уже было показано, в немалой степени способствовали продлению войны. Они же будут способствовать возобновлению новой русско-персидской войны в 1826–1828 гг. Будучи заинтересованными в союзе против Франции на Западе, они, тем не менее, не собирались ничего уступать России на Востоке, а единственным способом блокировать увеличение российского влияния являлось продолжение обострения русско-персидских и русско-турецких отношений. Так, несмотря на заключение (6) 18 июля 1812 г. (когда уже началась Отечественная война 1812 г.) в Эребро англо-русского договора, в соответствии с которым Англия обязалась помогать России в войне против Франции, на восточном направлении ее политика продолжала оставаться антироссийской. И хотя, как отмечал М.Г. Нерсисян «Если до 1812 г. эта политика Англии осуществлялась открыто, без маскировки, то после 18 июля 1812 г. стала проводиться в завуалированной форме»[439], однако, весьма явные «проколы» у англичан имели место и после 18 июля 1812 г. В боях против российской армии, как было отмечено выше, деятельное участие приняли английские офицеры Монтие, Стоун, Кристи, Линдсей и др. и это не могло оставаться незамеченным. Подчеркнем еще раз это не были какие-то «кондотьеры», наемники, действовавшие на свой страх и риск. Наоборот, они, как было показано ранее, находились при иранских войсках вполне официально. Так, например, Ртищев, рапортуя Румянцеву 31 октября 1812 г. об Аслан-дузском сражении подчеркивал, что «регулярно их (т. е. персов – В.З. и В.И.) пехотою и всеми военными действиями управлял английский майор Криссати, который за дерзость свою и за нарушение прав союзных наказан смертью, будучи убит на месте сражения; а английской артиллериею, отбитой у персиян, управлял также английской службы артиллерийский капитан Линдсей, о котором не известно еще, остался ли он между трупами убит или спасся бегством»[440]. Этот случай стал таким вопиющим (и очередным) доказательством «нарушения союзных прав», что «объяснение», английской стороны касательно того, что офицеры якобы не успели покинуть иранский лагерь (о котором мы узнаем из донесения русского посла в Константинополе Италинского от 26 декабря 1812 г.), никого не могло уже ввести в заблуждение, относительно истинных целей и намерений «союзников»[441].

Помимо прочего, нужно было учитывать и то обстоятельство, что, несмотря на крайнее истощение казны и неоднократные поражения, определенная часть иранской элиты во главе с престолонаследником Аббас-Мирзой крайне трудно согласилась на мирные переговоры, и пошла на них в определенной мере вследствие прямого шантажа и давления английских дипломатов, не заинтересованных на тот момент, как и было показано, в возможном полном военном разгроме и капитуляции Ирана. Мы уже видели, что Тегеранский и Тавризский дворы (т. е., дворы шаха и престолонаследника), далеко не всегда были однозначно солидарны друг с другом по вопросам войны и мира, и далеко не всегда имевшиеся между ними трения носили характер специально продуманной дипломатической тактики с целью создания у противника ложного впечатления о нарастании внутренних разногласий. Так, весной 1813 г. Аббас-Мирзой был разработан обширный план новой военной кампании, в которой, кроме его собственных войск, должны были принять участие и 60 тыс. войск самого шаха. Из Индии было доставлено 20 орудий и 12 тыс. ружей, а всего, в распоряжении Аббас-Мирзы находилась к тому времени артиллерия в 66 стволов[442]. Неспокойно было и в Грузии, где приверженцы царевича Александра хоть и были уже к лету 1813 г. почти разгромлены, однако возможность рецидивов сохранялась. Проявляла признаки активности и Османская Турция. Несмотря на заключение еще в 1812 г. Бухарестского мирного договора, Порта, весьма произвольно трактуя его положения, требовала теперь «возвращения» Абхазии, Имеретии, Мингрелии, Гурии, часть Северного Кавказа. Летом 1813 г. турками стали стягиваться к границе войсковые соединения. Трапезуднский паша требовал сдачи Редут-кале, Сухум-кале, Анаклии и.д. И вскоре, турецкие отряды вступили на территорию Абхазии. Усиление русских войск в Имеретии и в Абхазии привело к отступлению турок[443]. Но в соответствии с быстро менявшейся военно-политической обстановкой в Европе и это отступление могло иметь временный характер. Кроме того, следовало учитывать и деятельность Франции на Среднем Востоке, продолжавшей, несмотря на не слишком благоприятную для нее ситуацию в условиях упавшего престижа, раздувать реваншистские настроения как в самой Порте, так и в приграничных районах. Как отмечает А.Р. Иоаннисян «Бесспорно и то, что не только в 1812 г., но и 1813 г., французское посольство в Константинополе и французские консульства в Трапезунде и других пограничных с Россией районах прилагали максимальные усилия, чтобы разжечь эти настроения»[444].

В последнее время стали появляться публикации, авторы которых, выдвигают ряд интересных вопросов, которые напрямую, как представляется, имеют отношение к общей международной обстановке того времени. В контексте рассматриваемой темы, таковой представляется является одна из публикаций С. Тарасова, посвященная рассматриваемой теме. Имеет смысл (дабы не заниматься выборочным цитированием) привести ее практически целиком. Так, он пишет «В начале июня 1810 года иранские войска вторглись в Карабах, но вскоре были оттуда вытеснены. После этого вновь возобновились переговоры о мире, которые продолжались и в 1811 году. Когда в 1812 году начался военный поход Наполеона на Россию, Санкт-Петербург решил отказаться от прежних требований и соглашался заключить мир на основе «статус-кво». По логике событий, мир можно было бы завершить подписанием «громкого» – с точки зрения психологического воздействия на персов – в столице Карабахского ханства Шуше – документа, чтобы уже с этого «дипломатического плацдарма» иметь возможность в дальнейшем наступать на Эривань. Или же после взятия Ленкорани, учитывая, что ранее иранская сторона предлагала провести переговоры в 80 верстах от фактически сложившейся границы. Но генерал от инфантерии, русский главнокомандующий в Грузии Николай Ртищев, несмотря на давление Санкт-Петербурга как можно быстрее подписать мир с персами, не согласился на такой сценарий, хотя ещё и летом 1813 года в Тифлисе по-прежнему шли предварительные переговоры с перспективой выхода на подписание российско-персидского договора. При этом к переговорному процессу активно подключился и