Гюлистанский договор 12 (24) октября 1813 г - Владимир Александрович Иванов

подробно останавливается на этом моменте «Выполняя повеление в. пр., за № 197, о состоянии Карабага, по всем собранным мною сведениям, имею честь донести. В Карабаге при вступлении в подданство России 1805 года, по моим расспросам, считалось до 10 000 семейств, а по ведомости, сделанной в 1808 году и представленной генерал-фельдмаршалу гр. Гудовичу полк. Асеевым – 7 474. Из сего числа увлеченных неприятелем и разбежавшихся за границу, а именно в 1806 году увлечено персиянами 367, бежало 84; в 1809 году увлечено 323, бежало 412; в 1810 году увлечено 276, бежало 248; в 1811 увлечено 274, бежало 707; в 1812, т. е. в последнее впадение Аббас-мирзы при измене Джафар-Кули-аги, увлечено 977, бежало 1177. Всего увлеченных и разбежавшихся 4 845 семейств. Сведения сии собраны мною в прошлм феврале и представлены маркизу Паулуччи. Следовательно оставаться должно ныне в Карабаге до 5 000 семейств, а противу ведомости полк. Асеева, остается 3 080; из того в Шекинском владении перешедших туда при впадениях неприятеля находится более 1 000. О разорениях, потерпенных оставшимися здесь жителями, в подробности донести в. пр. невозможно, ибо исключая 1807 и 1808, не проходило года, в котором бы не страдали они от персиян отгоном скота и разными грабежами, особливо же потерпели прошлого 1811, от чего по всей справедливости положить должно не менее 1 000 семейств таких, которые не только никаких повинностей нести не в силах, но сами требуют прокормления, а из прочих, половина тоже, лишась скота и не в силах будучи производить хлебопашество, требует времени для поправления себя. Посему, если взыскание дани и других повинностей наложить по числу и состоянию жителей, оставшихся теперь в Карабаге, то нельзя более третьей части противу взыскиваемого с них прежде; но из сего выйдет то, что и все остальные разбегутся, между тем как, напротив, когда дать им льготу, то и нахоящиеся за границею станут возвращаться. А потому, я смею представить в. пр., что испрошение Всемилостивейшей щедроты об освобождении Карабага от податей на 3 или по крайней мере на 2 года необходимо, и вместе с тем, сопряжено будучи с пользою службы Г.И., не лишает ничего казны, ибо дав льготу и взяв все меры к возвращению карабагцев, бежавших и увлеченных за границу и к поправлению оставшихся здесь, можно будет чрез три года взыскивать то же число дани, какое до сего взыскиваемо было и таким образом казна в три же года возвратит всю сумму, каковая от данной Карабагу льготы не будет взносима. Напротив же, раскладка на наличное число жителей, каковую в. пр. предполагать изволите, сделает то, что оставшиеся здесь и видящие, что бежавшие за границу не несут никаких повинностей, конечно, будут рабегаться и тогда уже казна, которой наконец совсем не с кого будет брать подати, невозвратно потеряет и Карабаг совершенно сделается степью»[455].

В этом контексте, приводимая точка зрения о том, что выбор этого места обуславливался и тем, что оно являлось одним из ключевых пунктов секретной переписки также представляется не вполне аргументированной. Донесения ведь могли высылаться как из под самого Шуши (как это было прежде), так и из любой иной точки, и для этого вовсе не обязательно было иметь какой-то определенной центр российской секретной дипломатической переписки. Российская агентура была достаточно разветвленной и эффективной, имея прочную опору среди, например, коренного армянского населения. Да и армянский карабахский фактор (в контексте русско-армянских военно-политических связей) не проявился в то время «вдруг» после некоторого длительного затишья, а наличествовал и давал о себе периодически знать с момента установления тесного сотрудничества между Петром I и армянскими меликами.

Сама же идея отсылки делегации (выражаемая до того иранцами и англичанами) в Санкт-Петербург была призвана добиться выигрыша времени. Как мы видели, резкое изменение позиции английской дипломатии, перешедшей вдруг от позиции подталкивания к продолжению войны, к требованиям заключения хотя бы перемирия, было обусловлено опасением англичан, что Иран при интенсивном продолжении войны, потерпит окончательное поражение. Это быть может плохо на определенной стадии представляли в окружении Аббаса-Мирзы, но эту перспективу не исключали в британском кабинете. Тем не менее, чтобы окончательно не подорвать свои позиции при иранском дворе, а также в надежде хоть как-то затянуть время, англичане стремились добиться длительного (годичного) перемирия. Российская же сторона настаивала на заключении немедленного мира на месте, т. к. она отчетливо представляла себе, на что надеются (по несколько различным мотивам) англичане и иранцы.

Ртищев в одном из писем к Румянцеву отмечал «Я имею верные сведения, что персияне в то самое время, когда ищут заключить перемирие на год с Россиею, еще гораздо с большей деятельностью стараются о восстановлении мира с турками, соглашаясь заплатить все убытки, сделанные ими прошлого года в Багдадском пашалыке. Следовательно, из всего обнаруживается, что столь продолжительное перемирие нужно персиянам только для того, дабы иметь время окончить дела свои с Турецкою державою и заключить с оною мирный союз, не благоприятствующий делам здешнего края. Слухи есть также будто англичане принимают великое участие в примирении сих двух держав и якобы даже Англия сама расположена за персидское правительство платить туркам все убытки»[456]. Слухи об англичанах, стремившихся в своих интересах урегулировать конфликт между турками и иранцами из-за Багдадского пашалыка оказались правдой. Над этим деятельно трудились как Аузли в Тегеране, так и Листон в Константинополе[457]. Однако, для всего этого требовалось время, которое им российская сторона предоставлять, понятное дело, не желала. Как представляется, именно поэтому, «Ртищев отклонил отправление чрезвычайного посольства в Петербург, находя меру эту совершенно бесполезной и клонящейся только к одной напрасной потере времени. Если цель посольства заключалась в том, чтобы через него вступить в переговоры о мире, то в этом не представлялось необходимости, так как главнокомандующий был уполномочен на все случаи и, находясь на месте, мог гораздо скорее окончить переговоры»[458].

Таким образом, допущение С.Тарасова о том, что «Действуя в союзе с Лондоном, Санкт-Петербург мог бы принять и такой проект английского посла Оусли – подписать в Тифлисе предварительный мирный договор «в целом с соблюдением принципа Status quo ad praesentem», a позднее, в Петербурге, с участием посланника шаха заключить окончательный фундаментальный трактат»[459] – в свете изложенного предстает также не вполне аргументированным. Россия не могла и не стремилась принимать проекты Аузли. В противном случае, это могло бы вылиться в новые осложнения. «Союз с Лондоном» был на бумаге, и в некоторых аспектах борьбы с Наполеоном на Западе, но не на Востоке. И для того, чтобы вновь завоевать