Гюлистанский договор 12 (24) октября 1813 г - Владимир Александрович Иванов

российскому двору чрез полномочнаго персидскаго посланника, а напротив предоставить силою сепаратного акта просьбы сии в единое только благоизволение е. и. в., с обещанием с моей стороны по возможности употребить по оным мое старание, ибо без сего яснаго ограничения персидское правительство могло бы впоследствии принять со стороны Российской империи за неисполнение силы заключенного трактата, если какая-либо просьба к е. и. в. от Фетх-Али-шаха персидского, по представлении оных чрез полномочного посланника, не будет иметь удовлетворения»[476].

Безусловно, для российской стороны само наличие «Сепаратного акта» было совершенно не нужным и она вполне справедливо опасалась, что даже такая размытая формулировка даст повод для неоднозначного толкования. В запоздавшем ответе Румянцева Ртищеву от 9 (21) октября 1812 г., отмечалось, что он поступил правильно, отказавшись включить непосредственно в договор пункт о возможных территориальных уступках, однако, наряду с этим, его согласие на подписание «сепаратного акта» характеризовалось в качестве ошибочного действия, которое может дать основание для поднятия иранцами вопроса территориальных уступок в Петербурге. В соответствии с этим Ртищеву указывалось, что даже если «Сепаратный акт» и будет подписан, то в нем необходимо прописать, что мирный договор будет оставаться в силе, даже если иранским послам будет отказано в их просьбах касательно территориальных уступок[477]. Однако, было уже поздно.

Положениями «Сепаратного акта» (расширительно толкуя их в свою пользу, как и ожидали в Петербурге) иранцы поспешили воспользоваться. В конце июля 1814 г. иранский посол Мирза-Абуль-Хасан-хан был уже в Тифлисе, а 27 марта 1815 г. въехал в Царское Село, где стал ожидать возвращения Александра I из Европы. По возвращении императора, Мирза-Абуль-Хасан-хан обратился к нему с просьбой «уточнить Гюлистанский договор путем возвращение Ирану Восточного Закавказья и не отказать шаху в просьбах, столь ничтожных в сравнении с величием души российского императора, слава которого затмила славу Александра Македонского»[478]. А уже 20 января 1816 г., иранский посол передал графу Нессельроде ноту, которая по сути, был нацелена на полную денонсацию (пересмотр) Гюлистанского договора. В ноте, в частности, говорилось «Так как Гюлистанский трактат составлен кратко и в общих чертах, то я надеюсь, что в Петербурге будет заключен другой договор, более детальный и определенный, по которому великий император великодушно возвратит шаху его ханства, уступленные России Гюлистанским трактатом»[479]. Сначала было выдвинуто «пожелание» вернуть все земли за исключением Дагестана и Грузии, однако затем, иранский посланник поумерил «аппетит» и заявил, что Иран был бы вполне удовлетворен, если бы получил назад ханства Талышинское, Карабахское и Гянджинское. Российский МИД в лице графа Нессельроде в ответ на это дал понять, что требование о землях и народах, добровольно вступивших в подданство России неуместно. А в целом же, на вопрос о границах окончательный ответ будет дан только после осмотра их ген. А.П. Ермоловым, который должен заменить Н.Ф. Ртищева и отправиться в Иран в качестве чрезвычайного и полномочного посла. Как отмечалось в ответной ноте Нессельроде иранскому послу от 22 марта 1816 г. «При всем расположении соответствовать желаниям его шахского величества, государь император не прежде может приступить к какой-либо решимости, как получив точное сведение о положении нынешних границ и областей, утвержденных мирным договором за Россиею. Сим только образом, а не иначе, его императорское величество изволит надеяться, что можно будет найти способ к оказанию Персии удовлетворения, не подвергая себя опасности поступить во вред существенным своим выгодам, сделав ныне же решительное заключение по таким делам, о коих нужно иметь пояснения, и кое было бы вопреки точным постановлениям договора, служащего неоспоримым доказательством, сколь желания России умеренны, ибо оный договор далеко не соответствует даже тому, чего требует безопасность границ наших. Но поелику нельзя приступить к толь трудному соображению и к нужным по оному распоряжению иначе, как на месте, то государь император изволит назначить одного из своих военачальников, удостоенного полной доверенностью его императорского величества, который туда отправится с тем, чтобы обозреть во всей подробности нынешнее положение границ наших, равно как и тех мест, до коих особенно относятся требования его шахова величества. Для сего поручения высочайше избран генерал-лейтенант Ермолов, и по свиданиям, кои от него будут представлены, его императорское величество изволит дать отзыв решительный, сообразный оный с пользами своей империи и с искренним своим желанием сделать угодное его величеству шаху персидскому»[480].

«Сепаратный акт» имел значение только в совокупности с определенной статьей Гюлистанского договора, где были указаны территории, переходившие под российский контроль, но без четкого определения границ. Моментом же неопределенности границ, с присовокуплением к этому оговоренное (даже с туманными формулировками) право обращаться, согласно акту, с просьбами к императору, как мы увидели и попыталась воспользоваться иранская сторона видя в этом «лазейку» для выдвижения территориальных требований. Как отмечает В. Дилоян «Как мы увидим, в дальнейшем, «Сепаратный акт» стал причиной довольно больших дипломатических неприятностей в особенности потому, что разграничительная линия в договоре четко и детально обозначена не была»[481].

В самом деле. Вопрос более четкого определения границ в статье II оставлялся на «потом». Так, там было зафиксировано следующее «Поелику чрез предварительные сношения между двумя высокими Державцами взаимно соглашенность уже, чтобы постановить мир на основании Status quo ad presentem, то есть, дабы каждая сторона оставалась при владении теми землями, Ханствами и владениями, какие ныне находятся в совершенной их власти; то границею между Империею Всероссийскою и Персидским Государством, от сего времени впредь да будет следующая черта начиная от урочища Одина-Базара прямо чертою чрез Муганскую степь до Едибулукскаго брода на реке Араксе, оттоль вверх по Араксу до впадения в оную речки Капанакчая, далее же правою стороною речки Капанакчая до хребта Мигринских гор и оттуда продолжая черту межами Ханств Карабагского и Нахичеванскаго, хребтом Алагезских гор до урочища Даралагеза, где соединяются межи ханств Карабагскаго, Нахичеванскаго, Эриванскаго и части Елисаветпольскаго округа (бывшего Ганджинскаго Ханства), потом, от сего места межою, отделяющею Эриванское Ханство от земель Елисаветпольской округи, так же Шамшадильской и Казахской до урочища Эшак-Мейдана, и от онаго хребтом гор по течению правой стороны речки и дороги Гимза-чимана по хребту уже Бамбакских гор до угла межи Шурагельской; от сего же угла до верху снеговой горы Алагеза, а отсель по хребту гор межою Шурагельскою, между Маетарасам и Артиком до речки Арпачая. Впрочем, так как Талышинское владение в продолжении войны переходило из рук в руки, то границы сего Ханства со стороны Зинзелей и Ардавиля, для большей верности, определены будут по заключении и ратификации сего трактата избранными с обеих сторон комиссарами со взаимного согласия, кои, под руководством Главнокомандующих с