«Другой военный опыт»: российские военнопленные Первой мировой войны в Германии (1914-1922) - Оксана Сергеевна Нагорная

Интересным примером обучения военнопленных немецкой трудовой культуре стала так называемая «система Крухена» — окружного архитектора в Восточной Пруссии, которому было поручено восстановление населенных пунктов после русской оккупации провинции. Отданных под его начало военнопленных ремесленников из Российской империи (число которых в момент расцвета деятельности строительного батальона превышало 6000) он делил на команды по 20 человек и приставлял к ним двух немецких специалистов в качестве обучающих мастеров. Отличившиеся при возведении домов, церквей и хозяйственных построек военнопленные вознаграждались повышенной оплатой и получали в качестве отличительных знаков желтые нарукавные повязки[1200].

Некоторые военнопленные, получившие после революции в Германии относительную свободу передвижения, по собственной инициативе и за свой счет записывались на обучающие курсы. Так, солдат из лагеря Альтдамм в завершающий период репатриации даже обратился в Советское бюро с просьбой отложить его отправку: «… учусь на курсах шофера-механика, за которые заплатил большие деньги. Можно ли мне пропустить этот транспорт и поехать на другом, чтобы получить удостоверение, к примеру, шофера-механика»[1201]. В целом на местах отмечалась покладистость русских солдат, в краткие сроки приобретавших необходимую квалификацию[1202]. Туже характеристику получили и унтер-офицеры, показавшие себя «безупречными работниками» и «незаменимыми ремесленниками»[1203].

После заключения мира на Восточном фронте советское правительство попыталось использовать профессиональную подготовку военнопленных в целях скорейшего восстановления собственной промышленности путем первоочередной отправки специалистов из германских лагерей[1204]. Работавший по поручению советских органов над обобщением опыта плена мировой войны Н.М. Жданов характеризовал немецкий плен как «современную школу производственного труда и подготовки к более культурным формам хозяйства и общественной жизни»[1205]. В пропагандистских изданиях Бюро военнопленные призывались проявлять активность в приобретении новых профессий: «Германия — страна высокоразвитой промышленности. Если умеючи использовать пребывание здесь, то можно хорошо подучиться разным ремеслам. Россия чрезвычайно нуждается в обученных рабочих»[1206]. Эвакуационные органы (Центропленбеж, Советское бюро) вели активную переписку с немецкой стороной и лагерными комитетами, пытаясь организовать формирование и отправку эшелонов со специалистами в Советскую Россию. Квалифицированным работникам из числа пленных обещалось досрочное возвращение на родину, если они обязуются приступить к работе на указанном им предприятии в Москве, Петрограде или на Урале[1207].

Однако пленные увидели в этой акции лишь возможность скорейшего возвращения домой и в обращениях к берлинскому представительству открыто признавались: «Не имею возможности на скорое возвращение из плена, поэтому прошу зачислить меня в специалисты»[1208]. Советское бюро в переписке с лагерными комитетами вынуждено было констатировать: «При составлении ударных групп специалистов выяснилось, что заявления военнопленных об их специальности не соответствуют действительности. Этим мы можем ввести в заблуждение правительство Советской России»[1209]. Таким образом, ложные сведения о профессиональной квалификации осложнили процедуру отбора и отправки и привели к фактическому срыву намерений нового режима использовать профессиональный потенциал военнопленных.

Один из молодых офицеров характеризовал свои переживания за колючей проволокой как процесс социального взросления: «Из слабого мальчика я превратился в обросшего бородой мужчину, много пережил горя и лишений, но тяжелые испытания укрепили меня, теперь уже не страшно смотреть вперед»[1210]. Специфический настрой и набор поведенческих моделей, приобретенные солдатами и офицерами царской армии в плену, отмечался уже их современниками. Представитель советской комиссии в Будапеште, куда в попытке попасть на родину на собственный страх и риск добирались военнопленные, четко выделял в массе возвращавшихся особый тип пленных, «прибывающих из Германии… Это были предприимчивые люди, не боявшиеся никаких опасностей и стремившиеся каким бы то ни было способом пробраться в Россию, хотя комиссия указывала каждому ясно на опасности такого путешествия. Они неохотно задерживались на сборном пункте и довольствовались проездным свидетельством и небольшим количеством денег»[1211]. Коллективные ожидания российского населения в отношении пленных зафиксированы во фразе одного из рядовых солдат: «Мы уже не научены, а вот те, что из плена вернутся, те нас многому учить будут»[1212].

После возвращения в Советскую Россию те из пленных, кому удалось уклониться от мобилизационной политики властей, меняли методы хозяйствования, род занятий или место жительства. Представители упомянутой выше партии уфимских репатриантов свидетельствовали о своем желании посещать сельскохозяйственные курсы для дальнейшего повышения квалификации[1213]. Об активной жизненной позиции бывших заключенных лагерей свидетельствует сохранившееся в фондах архива Штутгарта письмо немки, вышедшей замуж за русского военнопленного по имени Феодосий и уехавшей с ним в Россию. Послание оставшимся в Германии родителям было адресовано из села Карасилко Черниговской губернии, где к радости женщины оказалось большое количество немцев-колонистов: «…По пути мы три дня пробыли в Петербурге. Город полностью разрушен, царский дворец разграблен. До места от столицы мы добирались целый месяц. Здесь все очень дорого, покупается за продукты, но у нас есть мельница. Мы с Феодосием собираемся уехать на Кавказ или на Амур, так как здесь плохая земля». Помимо упоминания собственной мельницы, благосостояние пары отражается в обещаниях отослать в ближайшее время деньги на содержание оставленного в Германии ребенка[1214].

А. Окнинский легко различал в среде вернувшихся к своим местам проживания категорию бывших работников немецких хозяйств: «Возвратившиеся из плена по приобретенному ими там мировоззрению разделялись, главным образом, на две категории: на находившихся в плену в Австрии и Германии в концентрационных лагерях и на живших в плену в Германии в качестве рабочей силы среди крестьян или у городских жителей. Первые отличались своей большевицкою распропагандированностью, тогда как вторые приехали домой с понятиями о порядке, об уважении к чужой собственности, с мыслями о лучшей, более культурной жизни и с намерением по возможности применить виденное там у себя дома»[1215]. Далее автор свидетельствовал, что представители второго типа бывших пленных солдат стремились применять полученные навыки в своих родных селениях. Один из них «из привезенных домой водопроводных принадлежностей устроил у себя в запасной избе баню с баками с холодной и горячей водой и с кранами и пускал желающих мыться за плату»[1216].

Внимание американского журналиста Мориса Хиндуса, посещавшего летом 1929 г. белорусскую деревню, на крестьянском рынке сразу привлек бывший пленный, который после возвращения «пытался жить и хозяйствовать в соответствии с выученными принципами»: «…поддерживать порядок и чистоту, прежде всего, не заводить скотину в избу». Он наклеил дома обои и повесил картины, его работоспособность и прилежание в сельском хозяйстве приносили хорошие доходы. Его хозяйство насчитывало 7 десятин пашни, лошадь и две коровы. Сам крестьянин признавался, что не заводил дополнительную скотину, чтобы не заклеймили кулаком, а также