«Другой военный опыт»: российские военнопленные Первой мировой войны в Германии (1914-1922) - Оксана Сергеевна Нагорная

Распространенность подобного поведенческого образца среди вернувшихся в Россию пленных привела к их превращению в литературный типаж в конце 1920-х гг. Главный герой романа И. Макарова «Стальные ребра» (1927–1928 гг.)[1218] — Филлип Гуртов — во время пребывания в плену «много читал», приобрел квалификацию токаря и электромонтера. После возвращения на родину он одержим идеей изменить захудалое родное село по образцу опрятненькой немецкой деревеньки с тракторами и черепичными крышами. Для этого он использует полученные в плену профессиональные навыки и прибегает к радикально-насильственным методам реализации своего плана. Гуртов для красоты вставляет в разговор исковерканные немецкие словосочетания и поражает земляков привезенными из Германии «ерманской парой» и шапкой лебяжьего пуха. В романе упоминаются также сохранившиеся связи между бывшими заключенными: при необходимости Филлип апеллирует к своему знакомству с ротным фельдшером — товарищем по лагерю. Примечательно, что автор заканчивает роман гибелью главного героя, который своими приобретенными в плену представлениями и методами не вписывается в новую советскую действительность.

Резюме

Источники, отражающие непосредственную ситуацию в лагерях, раскрывают перед нами интенсивный процесс приспособления солдат и офицеров к ситуации плена. Палитра поведенческих моделей, выработанных за время пребывания в лагере, простиралась от пассивного принятия плена и бегства от действительности, скрытого и открытого сопротивления ситуации, поощряемых и подавляемых немецким командованием практик до организованных и стихийных выступлений. Скорость адаптации и разнообразие реакций часто являлись непосредственным ответом на вызов окружения: можно говорить о разнице образцов поведения пленных, содержавшихся в основных лагерях и рабочих командах, зависимости форм сопротивления от фазы развития лагерной системы и ситуации на Восточном фронте, а также об особенностях процесса трансформации принятых норм в офицерской среде.

Одной из важных составляющих процесса адаптации солдат и офицеров царской армии к ситуации плена стал язык. Множество каналов и средств формальной и неформальной коммуникации (газеты, слухи, письма, фольклор) способствовало интенсивному обмену информацией, предоставляло возможность для переработки переживаний и облегчало восприятие действительности. С помощью усвоения специфической формы немецкого языка военнопленные улучшали свое положение в условиях заключения и обеспечивали себе более тесные контакты с чуждым и часто враждебным культурным окружением. Прием иносказаний в письменной корреспонденции позволял им обходить цензурные ограничения и обмениваться информацией с оставшимися в России родственниками. Использование нового языка советского государства привело к возведению их большевистским правительством в ранг «революционеров за границей» и обеспечило допуск к обсуждению опыта войны и революции в рамках контролируемого сверху дискурса.

Непреодолимые трудности немецких военных ведомств при организации религиозной жизни в лагерях, пассивность российской стороны в оказании пленным духовной поддержки и патриотический настрой священников способствовали отходу православного населения лагерей от официальных церковных канонов. Возникновение специфического варианта «народной религиозности» в плену стимулировалось тесными контактами с представителями других конфессий, совместным проведением праздников вне пределов православного календаря, использованием одного и того же помещения в качестве общего храма и просветительской деятельностью иностранных благотворительных организаций. Пленные признавали в качестве духовных авторитетов представителей других церквей, во многих лагерях возникли баптистские общины и различные секты.

Отойдя от старого соблюдения церковных ритуалов, православные военнопленные продолжали проявлять приверженность религиозным образцам толкования, с помощью обращения к которым сглаживалась конфликтная ситуация плена и инсценировалось чувство лагерного товарищества. Примечательно, что через призму религиозной лексики толковались и революционные события в России. Только погружение в советскую действительность и стремление получить привилегии от новой власти привнесли в воспоминания бывших пленных атеистические формулировки.

Массовое привлечение русских пленных к принудительному труду во всех сферах немецкой военной экономики определило не только условия содержания, но и способствовало приобщению солдат и унтер-офицеров к чуждой им производственной культуре. В соответствии со стратегическими интересами немецкой стороны часть военнопленных приобрели опыт работы и в промышленности, и в сельском хозяйстве, а часть их них прошли обучение новым специальностям. Благодаря организации лагерных школ, библиотек, киносеансов и курсов лекций, рядовые приобщались к грамоте и расширяли свой кругозор. Многие бывшие пленные уже после возвращения в Россию применяли усвоенные навыки у себя дома, меняя не только методы хозяйствования, но и бытовой уклад. После окончания войны профессиональный потенциал военнопленных надеялось использовать в своих интересах советское правительство. Однако попытка организовать досрочную отправку специалистов из лагерей на советские предприятия была сорвана самими пленными, увидевшими в этой акции возможность скорейшего возвращения на родину и представлявшими ложные сведения о своей квалификации.

Во время пребывания в лагере пленные пытались выработать удобные модели объяснения попадания к противнику и изложить их в рамках русской общественной дискуссии о войне. Наибольшей активностью отличались офицеры, которых к саморефлексии вынуждали вынужденное бездействие и зависимость от позиции русского военного командования. Они стремились оправдать поражение с помощью образов жертвенности, чужого предательства и собственного героизма на поле боя и в лагере. При этом толчком к возникновению толкований часто становились мероприятия немецких комендатур или русских военных органов. Пленные активно откликались на политические события в России, пытаясь инструментализировать свой новый опыт применительно к изменившейся обстановке. И если Февральская революция была преобладающе позитивно воспринята и в солдатской, и в офицерской среде, то приход к власти большевиков и заключение сепаратного мира разделили массу военнопленных на несколько групп. Большая часть стремилась любой ценой попасть на родину, опасаясь пропустить раздел земли. Кадровые офицеры постарались компенсировать свое военное поражение участием в антибольшевистских формированиях. Еще одна группа бывших пленных предпочла остаться вне конфликта, получив разрешение на пребывание в Германии или переехав в другие европейские страны.

глава V

Долгая дорога домой бывшие военнопленные в межвоенном обществе

V.1. «Эвакуация в том виде, в котором она существует, губительна для военнопленных и опасна для государства»[1219]: Практика репатриации

В силу внешнеполитических обстоятельств репатриация военнопленных прошла в два неравнозначных по своим масштабам этапа: с января 1918 по середину 1919 гг. и с лета 1920 г. по 1922 г. Пик первой волны пришелся на ноябрь — февраль 1918–1919 гг., когда число прибывавших на родину на свой страх и риск значительно превышало количество доставленных официальными транспортами. Это соотношение наглядно иллюстрируют статистические данные петроградского эвакопункта. К началу ноября 1918 г. здесь было зарегистрировано 18 037 русских военнопленных, прибывших по обмену из Германии, при этом приток за сентябрь составил всего 83 человека. На этом фоне цифра в 3653 человека, добравшихся одиночным порядком, выглядела очень скромно. С возникновением массового потока пленных картина полностью изменилась: с 18 ноября по 31 декабря 1918 г. соотношение между организованно и самовольно прибывшими составило 7211 к 35 273