«Другой военный опыт»: российские военнопленные Первой мировой войны в Германии (1914-1922) - Оксана Сергеевна Нагорная

создавали организации для защиты собственных интересов. В 1919 г. Уральский комитет Союза бежавших из плена русских воинов на средства от организованной им лотереи пытался создать санаторий для туберкулезных больных, дома призрения для нетрудоспособных и наладить контакты с биржей труда, распространял призывы среди населения, а также планировал организовать сбор исторического материала о жизни в плену. Кроме того, представители Союза пытались получить политическую аккредитацию у Омского правительства[1260].

СОВЕТСКИЙ ОПЫТ «ПОЛИТИЧЕСКОЙ КАРАНТИНИ3АЦИИ» И АГИТАЦИИ СРЕДИ РЕПАТРИИРУЕМЫХ

Стихийность прохождения первой волны военнопленных не позволила властным институтам регулировать контингент прибывавших. Длительный период граница оставалась фактически открытой для всех персон, именующих себя русскими военнопленными старой армии. В своих воспоминаниях В.Б. Шкловский свидетельствует, что ему без труда удалось в 1918 г. влиться в поток пленных, переходящих границу Украины и России, и даже получить документы на чужое имя[1261]. Уменьшение потока эвакуируемых, а также эскалация Гражданской войны и интервенции стимулировали властные институты к основанию системы фильтрации прибывавших из-за рубежа. Ее законодательное и институциональное оформление началось в июне 1919 г. в соответствующем предписании Совета обороны в адрес ВЧК[1262]. Дипломатические ведомства высказывали сомнения в целесообразности подобной «не вполне благополучной в политическом отношении» меры, «ибо соответствующим образом освещенная в иностранной прессе, она несомненно отпугнет от возвращения на родину большое число наших пленных, находящихся за границей»[1263]. Тем не менее, уже весной 1920 г. в Эстонии функционировал специальный отдел Центроэвака, «который был призван выявлять противников советской власти»[1264].

Новый импульс развитию системы «политической карантинизации» придал советско-польский конфликт, в результате которого в Германии было интернировано 40 тыс. красноармейцев. Советская сторона опасалась возможного проникновения на подконтрольную ей территорию бывших представителей белых армий, также сконцентрированных в немецких лагерях. В январе 1921 г. при активном участии ВЧК фильтрационные мероприятия были возложены на командование Западным фронтом и Военным ведомством. Во время пребывания на приемных пунктах и проверки данных для военнопленных устраивались митинги и киносеансы, в свою очередь, командование могло привлечь возвращавшихся к общественным работам. «Морально благонадежные» солдаты подлежали откомандированию в Красную или трудовую армию либо в двухмесячный отпуск; комсостав — в распоряжение Петроградского и Московского округов. Сомнительные личности, «политический профиль» которых невозможно было установить, передавались ВЧК[1265].

В апреле этого же года советская сторона обвинила Польшу в намеренной отправке в Россию бывших солдат армии Врангеля и «агентов» Б.В. Савинкова и С.Н. Булак-Балаховича под видом репатриируемых военнопленных и красноармейцев. По подозрениям фильтрационных ведомств части диверсантов все же удалось сойти с поезда на советской территории до первой станции. Во избежание подобных инцидентов фильтрационный пункт было решено перенести ближе к границе[1266]. В сложившейся обстановке 4 мая 1921 г. Совет труда и обороны (СТО) выпустил еще одно постановление «Об установлении системы политической карантинизации всех въезжающих в Россию и на Украину контингентов» «в целях возможно полной и действительной проверки прибывающих и выделения политически опасных элементов»[1267].

Одновременно проверка началась и в немецких лагерях. По итогам допросов в Бюро из лагерей отсылались списки кандидатов на отправку с соответствующими замечаниями о желательности или опасности возвращавшихся для советской власти[1268]. Помимо биографии выяснялся факт наличия у претендента на возвращение собственности в России, а также его отношение к новому режиму. «Политически безграмотные и не представляющие из себя ничего серьезного» военнопленные транспортировались на родину. Подозрительные лица, усиленно стремившиеся попасть в Советскую Россию, задерживались до установления истинных намерений[1269]. На учет ВЧК попадали также отказывавшиеся возвращаться на родину, кроме того, соответствующие органы уведомлялись о местожительстве семей невозвращенцев в Советской России[1270].

Успешное прохождение двойного фильтра лагерной и пограничной проверки не освобождало военнопленных, особенно офицеров, от подозрений в подрывной деятельности. К учету и наблюдению за вернувшимися были привлечены местные органы. В губернских центрах и в уездах создавались специальные «тройки» в составе местного военного комиссара, председателя ЧК и представителя политбюро. Они отвечали за составление особых списков, содержавших сведения о национальности, месте рождения, постоянного проживания и пребывания в плену, а также партийной принадлежности и специальности[1271]. После получения первых отчетов с мест губернские органы еще раз обратили внимание уездных военкомов на тот факт, что «агентами Савинкова и прочих могут быть не только бывшие белые, но и вообще все офицеры и чиновники, попавшие в плен во время германской войны и теперь возвращающиеся в Россию»[1272]. На особый учет ВЧК ставились даже те репатриированные, которые занимали видные должности в партийных органах и милиции[1273].

Для советского государства репатриация массы пленных и интеграция их в новое общество стали школой дипломатического искусства, миграционной, социальной и фильтрационной политики. Все же за фасадом официальной пропаганды большевистское правительство оценивало военнопленных старой армии не только как демографический и революционный ресурс, но и как потенциальную угрозу. В инструкции о «принципах и методах политической работы среди возвращающихся из-за границы военнопленных» 1920 г. говорилось: «Пробывшие несколько лет за границей военнопленные, присмотревшиеся к условиям европейской жизни, после неприглядных условий российской действительности, несомненно, убедились в высокой культурности… и в большей производительности труда европейского рабочего, в превосходстве техники, европейской промышленности и европейского земледелия. Все это вместе взятое, несомненно, расширило их умственный кругозор, и в этом положительная сторона их пребывания в плену. Однако пребывание в плену имело и отрицательные стороны. Видимость свобод, характеризующая весь уклад буржуазного строя, при сопоставлении с суровым режимом пролетарской диктатуры, может создать нежелательные последствия в настроении военнопленных. Картина разрухи промышленной и продовольственной в сравнении с картиной относительного довольства жизни за границей из-за налаженного административного аппарата — второй факт, могущий вызвать нежелательное настроение…» Исходя из этих соображений, «поверхностные методы агитации, применимые для широкой красноармейской массы», были признаны неподходящими для возвращавшихся из германских лагерей. Перед пропагандистами ставилась задача разработать углубленные курсы лекций, в ходе которых изучившим европейскую действительность пленным следовало продемонстрировать иллюзорность западных свобод в сравнении с благами, предоставляемыми режимом диктатуры пролетариата[1274].

Агитационная «обработка военнопленных империалистической войны» на территории Советской России планировалась как безостановочная пропаганда с момента пересечения границы и до конечного пункта следования. Прием репатриантов предполагался в форме торжественной встречи с оркестром и последующих за ней агитационных мероприятий в декорированном помещении. До следующей станции состав сопровождался политработником для продолжения пропагандистских бесед. Наркомвоен настаивал, что «ни один эшелон не должен пройти незатронутым», и грозил взысканиями за неисполнение распоряжения[1275].

Одной из форм агитации стало распространение среди возвращавшихся печатной продукции: брошюр, листовок, изданий «Известия Центропленбежа» и «Газеты военнопленного», пропагандировавших лозунги советской власти и