«Другой военный опыт»: российские военнопленные Первой мировой войны в Германии (1914-1922) - Оксана Сергеевна Нагорная

прохождения комиссии распределялась по специализированным больницам; заразные подлежали принудительному лечению в соответствующих заведениях[1332]. Невозможность эвакуации больных военнопленных на территории, занятые противником или страдающие от голода, породила идею транспортировать их в «хлебородные губернии», где они получили бы лечение и полноценное питание, кроме того, они могли быть отправлены по собственному желанию на долечивание в другие области, помимо закрытых Коллегией для отправки[1333].

Массовое возвращение пленных осенью-зимой 1918–1919 гг. буквально опрокинуло и без того плохо функционировавшую организацию регистрации и освидетельствования. На основании доклада наркома здравоохранения Н.А. Семашко 28 ноября 1918 г. СНК принял постановление об увеличении числа коек в лечебных заведениях репатриируемых в приграничной зоне в 1,5 раза. Гражданским властям предписывалось «не останавливаться в крайних случаях перед занятием учебных заведений»[1334]. Однако местные коллегии сообщали о своем бессилии перед военными органами: «каждое место для военнопленных приходилось вымаливать»[1335]. Задания Центропленбеж оценивались как «невозможные» и выполнялись только по мере наличия необходимых ресурсов[1336]. Ликвидация медицинских заведений общественных организаций приводила в некоторых городах к катастрофическим санитарным последствиям, так как значительное скопление больных пленных, которым не оказывалась медицинская помощь, вызывало эпидемии холеры[1337]. Неспособность справиться с нарастающим наплывом привела к решению перенести основную работу по социальному обеспечению бывших военнопленных на места. В губернских центрах формировались постоянные медицинские комиссии для освидетельствования, о существовании которых прибывавшим сообщалось на приграничных приемных и распределительных пунктах. Подключившиеся к просвещению репатриантов Окна РОСТа рекомендовали военнопленным уже по пути в родную деревню заехать в губернский центр для прохождения комиссии[1338].

Недостаточная организация учета, нехватка кадров, а также отмечаемое межведомственными совещаниями отсутствие связи между центром и местными органами обусловили невозможность оказания необходимой помощи. В августе 1918 г. Иваново-Вознесенский совет сообщал, что большинство прибывающих — военнопленные-туберкулезники, нуждающиеся в санаторном лечении. Однако «хотя по этому поводу много писалось и говорилось, до сих пор не видно и начала к принятию каких-либо мер». В сложившейся ситуации больные оставались без медицинского ухода и осаждали комиссариаты соцобеспечения. Последние были не в состоянии определить алгоритм действий для получения необходимой помощи[1339]. Положение мало изменилось и к февралю 1920 г., когда представители рабоче-крестьянской инспекции отмечали неудовлетворительную постановку дела в местных пленбежах, до сих пор не обладавших сведениями о количестве находящихся в губернии инвалидов[1340].

Для общего руководства процессом освидетельствования в феврале 1919 г. было учреждено Межведомственное совещание из представителей Центропленбеж, НКЗ, НКСО и Главного военно-санитарного управления, деятельность которого на местах дублировалась губернскими совещаниями. Последние должны были определять функционирование комиссий, подразделявшихся на общие (для первого освидетельствования) и специальные (для требовавших дополнительного лечения пленных)[1341]. Выдача протезов была переложена на местные органы, что критиковалось Наркомвоеном как «несправедливое решение» вследствие полного отсутствия производства в провинции и поставок из центра[1342]. Перевод процедуры освидетельствования на места вынудил губернские ведомства признать свою несостоятельность. Согласно отчету Черноморского района, после прибытия на распределительные пункты бывшие военнопленные предоставлялись сами себе, так как организационные трудности не позволяли даже минимального обеспечения[1343].

Комиссии по освидетельствованию работали при полном отсутствии разумной организации: «…Не ведется документации об истории болезни в лазаретах, что затрудняет вынесение заключения. Комиссия косвенным образом выполняет функцию разгрузки лазаретов, которые переполнены. Содержание больных дорого обходится. Многие задерживаются по не зависящим от них обстоятельствам: ждут обмундирования, процесс получения которого сложен. Нервные ждут специальной помощи, которая не оказывается, некоторым просто некуда деться. Особенно последнее касается инвалидов, нуждающихся в патронате»[1344]. Судя по сообщениям с мест, пленным не хватало двухмесячного срока на прохождение освидетельствования и реализацию права на лечение, получения протеза или пенсии. В качестве причин указывались невозможность попасть на место проживания или нехватка мест в санатории. Некоторые коллегии не желали вникать в причину позднего обращения и отказывали на формальном основании[1345].

Еще одной дискутируемой проблемой стала нехватка «специальных видов помощи повышенного типа». Между тем, состояние здоровья бывших военнопленных свидетельствовало о необходимости срочного создания широкой сети медицинских учреждений для туберкулезных, включая кумысо- и грязелечебницы, бальнеологические и физиотерапевтические институты. Дополнительным стимулом для их организации виделась возможность дальнейшего использования для потребностей гражданского населения[1346].

В марте 1919 г., когда наплыв военнопленных временно иссяк, ответственные ведомства сочли, что «можно, наконец, наладить дело освидетельствования». На этот раз было предложено перенести комиссии назад на пограничные пункты, так как «военнопленные, попадая во внутренние районы, разбредаются одиночным порядком, их стремление попасть домой усиливается, они пропускают сроки и теряют право на освидетельствование»[1347].

В сфере пенсионного обеспечения инвалидов, прибывших из плена, как и в вопросе возмещения и помощи семьям сохранялся прицип приоритетной поддержки красноармейцев перед солдатами Первой мировой войны. По признанию Наркомтруда, в основу проекта Устава по инвалидности была «положена ложная мысль о необходимости прежде всего избежать благодетельствования свидетельствуемого за счет государства». Произвольное определение размера пенсий привело к тому, что инвалиды «империалистической войны» получали их в значительно меньшем размере, чем красноармейцы, «хотя и те и другие далеки от прожиточного минимума и крайне формальны». При 100 % потере трудоспособности красноармейцы получали 250 руб., бывшие военнопленные — 168; при инвалидности свыше 70 % соответственно 175 и 108 руб.; при 40–70 % инвалидности — 100 и 60 руб.[1348].

Прибывавшим из плена инвалидам было сложнее интегрироваться в новое для них общество, чем остальным категориям репатриированных. Государственные организации формулировали свои программы, исходя из собственных интересов: «возвратить государству и семье работника», «избежать развития тунеядства» и «распространения частной благотворительности в деле помощи увечным». В качестве основного средства достижения этих целей определялось обеспечение инвалидов протезами и обучение доступному в их физическом состоянии ремеслу. Государство брало на себя реализацию первой цели, для чего инвалиды на время снятия мерки и изготовления нужного механизма должны были помещаться в специальные общежития при мастерских. Задача профессиональной переквалификации возлагалась уже на местные комиссариаты соцобеспечения[1349].

На практике реализация трудоустройства военнопленных-инвалидов натолкнулась на отмечавшиеся выше разногласия между центральными и местными органами. Так, один из уездных отделов Тверской губернии, излишне поспешно рапортовавший о создании общежитий и сельскохозяйственных курсов для увечных военнопленных, получил из Москвы разнарядку на размещение 665 инвалидов, в то время как возможности учрежденного приюта ограничивались обслуживанием 100 человек. При этом предполагалось, что инвалиды будут заинтересованы в получении знаний и навыков в области агрономии[1350]. Наркомат же отсылал людей без предварительного выяснения их интересов, пытаясь как можно быстрее разгрузить центральные районы от обременительного контингента.

V.3. О интеграция бывших пленных в послевоенные общества