«Другой военный опыт»: российские военнопленные Первой мировой войны в Германии (1914-1922) - Оксана Сергеевна Нагорная

Сложная обстановка на фронтах Гражданской войны и проблема кадрового обеспечения новых частей вынудили большевистское правительство отказаться от демобилизации бывших военнопленных мировой войны и попытаться заполнить ими возникшие организационные лакуны. Сразу после пересечения границы репатриированные ставились на учет военных органов как потенциальный резервуар боевой и трудовой армий. Прежде всего, власть была заинтересована в использовании контингента бывших кадровых офицеров для комплектования войсковых частей и армейских учреждений, что отразилось в апрельском постановлении Совета труда и обороны 1919 г. «О призыве в Красную армию всех бывших офицеров, возвратившихся или возвращающихся из плена». Лицам, проведшим несколько лет в условиях концентрационных лагерей, предоставлялся лишь краткий двухмесячный отпуск[1351]. Однако даже эта ничтожная отсрочка рассматривалась некоторыми военными ведомствами как причина «невозможности полностью удовлетворить потребности Красной армии». Поэтому все чаще звучали предложения засчитывать время плена как военную службу и не предоставлять никаких отсрочек[1352]. Не решившись пойти на отмену отпуска, Наркомвоен настаивал на четком соблюдении его сроков: к оповещению прибывших о необходимости своевременной регистрации и возвращению из отпуска подключались домовладельцы, хозяева гостиниц и милиция. При смене места жительства офицеры были обязаны первым делом уведомить об этом военкомат[1353]. Меньше чем через месяц мобилизация была распространена на солдат старой армии, вернувшихся или возвращающихся из плена, причем все уклоняющиеся от призыва лица подлежали суду революционного трибунала[1354]. Одновременно без предоставления отпуска в Красную армию были призваны военные чиновники и санитарный персонал[1355].

Мобилизованные военнопленные направлялись, в основном, в нестроевые части: примерно треть предоставлялась в распоряжение Штаба войск железнодорожной обороны: остальные — в войска ВЧК, на укомплектование охраны транспортных этапов, в инженерные войска полевого штаба и в продовольственные отряды[1356]. Подобная практика распределения людских ресурсов вызвала недовольство РВС, требовавшего комплектовать бывшими военнопленными действующую армию и использовать опытных унтер-офицеров на должностях комсостава[1357].

Привлечение к анализу широкого круга источников не подтверждает заявление И. Щерова, что «вернувшиеся из-за границы и мобилизованные в Красную Армию бывшие солдаты царской армии являлись самой надежной, самой идейно устойчивой частью РККА и населения страны в годы гражданской войны», а также об отсутствии среди них дезертирства[1358]. Напротив, документы свидетельствуют о том, что принудительная мобилизация не дала ожидаемых результатов. Постановления центра «не работали» в реалиях периферии: местные власти в регионах, только что занятых Красной армией, слишком медленно разворачивали свою работу[1359], чем обусловили срыв идеи быстрого и массового призыва. Значительная часть пленных не могли добраться до мест проживания, находившихся в прифронтовой области или занятых белыми армиями. Поэтому местные органы не могли точно определить временные границы отпусков, соответственно были не в состоянии проводить регистрацию и мобилизацию. Следующие на родину жители Сибири противодействовали любым мероприятиям советских ведомств, задерживающим их продвижение. Коллегии в Центральной России отмечали: «Пленные сибиряки вопреки запрету отказываются размещаться в приготовленных помещениях, категорически требуя скорейшей отправки на родину. Не получая от нас проездных документов, идут пешим порядком по линии ж/д или самовольно заполняют поезда. На меры, принимаемые железнодорожной милицией, отвечают угрозой самосудов»[1360]. Руководство железных дорог также жаловалось, что «пассажиры, именующие себя пленными… насильно садятся в поезда. Поездной персонал бессилен бороться с этим злом»[1361]. В Сызрани пленные, не получившие ожидаемого обеспечения, оккупировали предназначенные для военных частей бараки и покинули их только под угрозой применения насилия[1362]. В Саратове партия военнопленных приветствовала советскую власть, но выразила свой протест против мобилизации[1363]. Попытка призвать сконцентрированных на линии фронта сибиряков в Красную армию вызвала отказ от мобилизации до истечения двухмесячного отпуска на родине. Не готовые к массовым волнениям советские органы были вынуждены удовлетворять подобные ходатайства[1364].

Кроме того, мобилизационные практики советской власти превратились в поле активного применения военнопленными наработанных в лагерях стратегий сопротивления. Призыв в армию был воспринят ими как нарушение обещаний, щедро раздававшихся в свое время большевистскими агитаторами в Германии. На имя руководителей государства посыпались письма с просьбами отменить мобилизацию бывших военнопленных: «Просим вас, товарищ Ленин, разобраться в делах и вообще об нас. Как мы военнопленные страдаем уже от 6 до 11 лет, не видали в жизни света, вы хорошо про это знаете…потом застигла империалистическая война, в плену пришлось голодать, страдать и тяжело работать… вообще все слабы здоровьем. И вот мы просим вас, т. Ленин, нельзя ли все дело сделать иначе: дать пленным жить дома…»[1365] Причем обращения содержали не только традиционную апелляцию к многолетним нечеловеческим страданиям, перенесенным по вине прежнего правительства, но и скрытую угрозу в адрес нового: «Не надо забывать, что мы отдали в плену лучшие годы нашей жизни… пусть нашу службу в учреждениях сделают обязательной, но только подальше от военной службы. Мы не допускаем мысли, что товарищ Ленин имел нас в виду в качестве пушечного мяса. Мы, военнопленные, не желающие идти на фронт, можем внести для себя и для власти только неприятное»[1366]. На освобождении вернувшихся от мобилизации настаивал правовой отдел Центропленбеж, в составе которого работали бывшие пленные. В обращении на имя председателя Коллегии указывалось, что «элементарное чувство справедливости подсказывает возможно более бережное отношение в настоящее время к этим подлинным жертвам империалистической бойни. Следует иметь в виду, что вернувшиеся военнопленные в своей массе представляют собой материал чрезвычайно ценный с точки зрения их восприимчивости к идеалам Советской власти, и сохранение их в рядах трудового населения должно оказаться более целесообразным для защиты революции, чем привлечение их к непосильной для них в данное время вооруженной охраны ее». При этом предлагалось, однако, сделать исключение для офицеров, которые как кадровые военные подлежали призыву[1367].

В отчетах НКВД отмечалось, что «в связи с постановлением о мобилизации заметно участились заявления об утрате билета военнопленного, дающие возможность установить дату возвращения из плена»[1368]. После выдачи дубликатов бывшие пленные нередко переезжали в другой город и здесь пытались повторить процесс получения документов или называли чужие имена. Опасаясь репрессий в свой адрес, офицеры скрывали свое звание и регистрировались как солдаты[1369]. Многие мобилизованные к началу полевых работ в массовом порядке покидали части и возвращались в свои запущенные хозяйства. Мотивация помощи голодающим семьям не смягчала приговоров карательных отрядов, совершавших рейды по деревням и расстреливавших скрывавшихся дезертиров[1370]. В списки последних попадали и добровольно явившиеся в военкоматы бывшие пленные, задержавшиеся с возвращением из отпуска по уважительным причинам. В этом случае их относили к