«Другой военный опыт»: российские военнопленные Первой мировой войны в Германии (1914-1922) - Оксана Сергеевна Нагорная

определение вынуждало бывших пленных проделывать длительный путь без денег и необходимых припасов в надежде на питательные пункты на железнодорожных станциях, работа которых не была четко налажена[1310]. Местные коллегии отмечали истощенное состояние и непригодность одежды возвращающихся и настаивали на выдаче пособия и обмундирования на приграничном распределительном пункте[1311]. В особенно тяжелой ситуации оказались бежавшие из плена и их семьи, которым Наркомвоен с марта 1918 г. отменил выплату жалования, ограничившись единовременным пособием в 25 руб.[1312] О реальной покупательной способности определенной властью суммы свидетельствуют отчеты местных коллегий, сообщавшие, что пленные «в несколько дней проживают выданное им пособие и принуждены либо просить милостыню, л ибо грабить»[1313].

Весной 1918 г., в связи с растущей инфляцией и в преддверии посевных работ, на имя Наркомфина начали поступать просьбы жен пленных выдавать им паек натурой, бесплатно снабжать инвентарем и семенами, а также освободить от государственных и общественных повинностей. Подобные обращения переадресовывались в НКСО, возражавший, что «увеличение выплат и замену их продуктами государственные органы произвести не могут, так как уже установленная сумма излишне обременительна»[1314]. Подобный отпор встретила инициатива комиссара по военным делам об увеличении пайка семьям военнопленных с осени 1918 г. Данным шагом он надеялся дать им «некоторое нравственное удовлетворение при том особо угнетенном моральном их состоянии, которое создается как следствие постоянной мысли о бедственном существовании их семейств, оставшихся на Родине почти необеспеченными»[1315]. В ответ НКСО сослался на перспективу троекратного увеличения государственных расходов и непосильность этого мероприятия для казны. В качестве компромисса предлагалось поднять нормы выплат «действительно неимущим и неработоспособным»[1316]. Однако это намерение, как и многие другие, так и не было реализовано.

При перечислении положенных незначительных сумм возникали постоянные задержки. В центр поступали обеспокоенные сообщения, что «семьи, не получая пайка, буквально голодают». Положение настолько ухудшилось, что государственные учреждения всерьез опасались погромов и эксцессов в свой адрес[1317]. На селе семьи пленных выживали только благодаря традициям коллективной взаимопомощи, если соседи брали на себя обязательство проводить посев солдаткам мужей, находящихся в плену или павших в бою[1318].

Постепенно в вопросах выдачи пайка на первый план начали выходить идеологические мотивы. Отчеты с мест свидетельствуют о разном уровне организации обеспечения возвращающихся из плена и их семей: в некоторых уездах паек выдавался только половине, в других — его получали единицы. Причиной отказов служила констатация факта «хорошего материального обеспечения»[1319]. НКСО настаивал на лишении пайка «кулацких элементов деревень» и обеспечении им только нетрудоспособных и неимущих[1320], в согласии с ним действовали местные органы, разбиравшие в каждом отдельном случае экономическое положение претендента на получение помощи[1321]. После распространения советской власти на новые территории ведомства соцобеспечения начинали налаживать свою работу с установления сведений о земельных наделах, наличии живого и мертвого сельхозинвентаря и доходов от торгово-промышленных предприятий семей красноармейцев, лиц, пострадавших от контрреволюции, и невернувшихся военнопленных[1322].

Помимо отсутствия или недоработки руководящих документов причиной неудач практической реализации политики соцобеспечения военнопленных и их семей стал непреодолимый разрыв между распоряжениями из центра и их практическим применением на местах. Даже через полтора года после начала репатриации провинциальные коллегии жаловались на отсутствие в официальных предписаниях критериев обеспечения бывших пленных на приемных пунктах. Местным органам приходилось решать вопрос на региональном уровне, сравнивая свои раскладки с дневным рационом репатриируемых, составленным коллегами из соседних губерний[1323]. Центральные органы, напротив, в своих обзорах указывали, что большинство учреждений на местах «совершенно незнакомы с законодательством»[1324]. Из многочисленных обращений военнопленных также следовало, что местные органы по-своему трактуют предписания из центра, иногда полностью меняя их смысл. Инвалиды жаловались, что некоторые медкомиссии не увольняли их от службы полностью, а оформляли отпуск для лечения, обязывая явиться на повторное освидетельствование[1325], что, в свою очередь, делало невозможным обращение за получением пенсии и затрудняло материальное положение увечных.

Несогласованность работы многочисленных органов превращала получение довольствия и пенсий в длительный и часто безуспешный процесс. Так, согласно инструкции Наркомвоена, семьи умерших военнопленных должны были затребовать в Центропленбеж документ о пребывании главы в плену, затем с нужными бумагами обратиться в Губвоендел за справкой, предназначенной для выдачи в собесе свидетельства о праве на получение пособия, которое еще раз заверялось в Губвоенделе для предъявления в тот же собес[1326]. Случалось, провинциальные собесы отказывали вдовам в назначении пенсии «за отсутствием доказательств, что смерть находилась в причинной зависимости от прохождения военной службы», так как в Законе от 25 июня 1913 г. категория военнопленных не упоминалась[1327].

О трудностях своей борьбы с учреждениями свидетельствовали сами военнопленные: «Теперь ничего нельзя добыть, одно учреждение посылает в другое, а это говорит, что мы удовлетворяться не должны — это не касается нас. Месяц, как добиться ничего не могу, и совершенно безо всяких средств»[1328]. «Так и гоняются люди между двумя организациями [военными комиссариатами и коллегиями] и вооружаются против Советской власти»[1329]. Безрезультатные обращения в инстанции вынуждали некоторых писать не только в адрес общественных организаций, но и на имя Ленина: «[военный комиссар] направил меня к другому, тот — к третьему… и таким образом я побывал уже у четвертого и никакого результата определенного не получил. И насчет денег за время плена тоже никакого результата. Благоволите мне помочь и указать точный адрес лазарета, в котором я мог бы пользоваться лечением совершенно бесплатно, так как средств к существованию не имею»[1330].

МЕДИЦИНСКОЕ ОСВИДЕТЕЛЬСТВОВАНИЕ И ОБЕСПЕЧЕНИЕ ИНВАЛИДОВ

Перед лицом грядущей репатриации больных военнопленных в Наркомвоене производились статистические расчеты для подготовки организованного приема, так как ожидалось, что часть вернувшихся «будет нуждаться в пожизненной помощи государства». В целом, разработчики многочисленных схем распределения увечных по губерниям исходили из 30–50 % больных от общего числа заключенных лагерей, т. е. предполагаемая цифра больных в Германии колебалась на уровне 650 тыс. человек, в число которых входило значительное количество коечных туберкулезников. Расчеты численности полных инвалидов основывались на данных по действующей армии и корректировались из представлений о худших условиях в плену, что повысило удельную долю полных инвалидов с 3,1 до 5 %. В итоге сотрудники санитарных органов выходили на 30 тыс. полных инвалидов. Эта цифра должна была стать основой схемы распределения увечных по губерниям и создания сети инвалидных домов с медицинским уходом. Прогнозировалось также прибытие около 3 тыс. душевнобольных, для диагностирования которых и дальнейшего рассеивания по лечебным заведениям на распределительные пункты рассылались специалисты-психиаторы из столичных клиник[1331]. Данная категория репатриированных по результатам