1812: Новые факты наполеоновских войн и разгром Наполеона в России - Николай Федорович Шахмагонов

слова первым, противопоставив их словам любимца Императора, первого сплетника, доносчика и интригана барона Беннигсена, предлагавшего сражение даже в совершенно невыгодной позиции, кстати, избранной им самим.

Когда высказались все присутствовавшие на Военном совете, приехал генерал Николай Николаевич Раевский. Быстро вникнув в суть дела, он изложил свой твердый взгляд: «Если позиция отнимает у нас возможность пользоваться всеми нашими силами, если уже решено дать сражение, то выгоднее идти навстречу неприятелю, нежели ожидать его. Это есть лучшее средство расстроить план его атаки, но для подобного мероприятия войска не довольно привычны к маневрам, и потому мы можем на малое только время замедлить вторжение Наполеона в Москву. Отступление после сражения через столь обширный город довершит расстройство армии».

Раевский сделал паузу, окинул своим отважным взором генералов, собираясь сказать главное. Весомы были его слова – никто не мог отказать Раевскому в безграничном мужестве. Все знали и о том, что не только свою жизнь он готов был положить на алтарь Отечества, но и жизнь своих сыновей.

И вот Раевский снова заговорил, высказывая свое мнение о судьбе Москвы: «Россия не в Москве, среди сынов она. Следовательно, более всего должно беречь войска. Мое мнение: оставить Москву без сражения, но я говорю как солдат. Князю Михаилу Илларионовичу предоставлено судить, какое влияние в политическом отношении произведёт известие о взятии Москвы неприятелем…»

Повисла тишина, все обратили свои взоры на главнокомандующего, все обратились в слух…

Кутузов заговорил тихо, приглушенно, поскольку очень нелегко давались ему слова: «С потерею Москвы не потеряна Россия. Первою обязанностью поставляю сохранить армию и сблизиться с войсками, идущими к нам на подкрепление. Самим уступлением Москвы приуготовим мы гибель неприятелю… Знаю, ответственность обрушится на меня, но жертвою собою для блага Отечества».

Он сделал паузу, потом тяжело поднялся со стула и громко, твердо провозгласил: «Приказываю отступить!»

Военный совет был окончен. Приказ, отданный главнокомандующим, немедля принял силу закона. Обсуждению он не подлежал. Генералы стали расходиться, невесело и негромко переговариваясь. Кутузов сказал им вслед: «Неприятель распустится в Москве, как губка в воде!»

Он понимал, что после Бородинской битвы у Наполеона была уже не та армия, что с уверенностью в победе шла к Москве. Теперь к Москве подползал, чтобы зализать раны, смертельно раненый зверь.

Но Михаил Илларионович был печален, долго сидел в потёмках, не позволяя зажечь свечей, и думал… Как же трудно оказалось смириться со своим собственным решением! Он знал, что уже скачут к Москве курьеры с сообщением о роковом его решении – многие москвичи сочтут его роковым для себя, не сразу осознав, что таковым оно станет для неприятеля. Не сомневался Михаил Илларионович и в том, что Беннигсен наверняка уже строчит на него очередной донос Императору.

Несколько раз Михаил Илларионович, вспоминая, видимо, о потерях в Бородинском сражении и о судьбе, уготованной Москве, даже начинал плакать. А потом вдруг встал, высохли слезы на единственном зрячем глазу, и голос стал твердым: «Это мое дело, но уж доведу я проклятых французов, как турков под Слободзеей, что они будут есть лошадиное мясо!..»

Иногда можно слышать необоснованные заявления, построенные лишь на догадках и документально неподтверждённые, о том, что Кутузов ещё по пути в армию планировал оставление Москвы. Этого быть не могло. Русский главнокомандующий сделал всё, чтобы нанести Наполеону смертельный удар под Москвой. Он не трепетал перед императором Франции, объявленным непобедимым, зная, что способен победить его полностью и окончательно. Но мешали «тёмные силы», от имени которых выступал Беннигсен.

Вечером после Бородинского сражения Кутузов ещё собирался наступать, но доклады о потерях заставили отменить это решение…

История не вершится сама – её делают люди. Нашествия на Россию могло и вовсе не быть, если бы Беннигсен не помешал разбить Наполеона при Прейсишь-Эйлау хотя бы раз из трёх возможных.

Даже Император Александр, в конце концов, убедился в том, что пребывание Беннигсена в армии идёт во вред общему делу, а потому приказал «объявить ему, чтобы он отъехал от армии и ожидал во Владимире нового назначения».

Говоря о решении Кутузова оставить Москву, нельзя не привести мнение военного историка генерал-майора М. Богдановича: «Для принятия на себя великой ответственности в потере столицы надобно было иметь более мужества, чем при решении под стенами её дать сражение. Из всех русских генералов один Кутузов мог оставить неприятелю Москву, не повергнув государства в глубокое уныние. Событие тяжело пало на душу русских, однако же, после первого поразительного впечатления, произведённого им на все сословия, почитали его не малодушием, не опрометчивостью, но мерой неизбежной, ибо так оно было признано Кутузовым, пользовавшимся неограниченным верованием России в его ум и прозорливость. При сем случае неоспоримо вновь подтвердилась великая истина, что в Отечественной войне Кутузов был сущею необходимостью для России».

Вспомним пророческие слова Екатерины Великой, награждавшей смертельно раненого Кутузова в 1774 году, о том, что он будет великим генералом. Мудрая Государыня предвидела, что Михаилу Илларионовичу еще предстоит послужить России. Она словно чувствовала, что ему суждено стать спасителем Отечества в суровые годы Отечественной войны.

С.Г. Волконский писал: «Общий дух армии не пал: всякий постигал, что защищать Москву на Воробьевых горах – это было подвергнуть полному поражению армию, что великая жертва, приносимая врагу Отечества, необходима».

Русская армия двинулась к Москве, прикрываемая авангардом генерала Милорадовича. Французы двинулись следом, полагая, что это уже последние боевые переходы, и скоро, очень скоро Император Александр запросит мира.

Авангардом наполеоновской армии командовал Мюрат. Существует предание, что Милорадович попросил встречи с Мюратом на аванпостах.

Мюрат согласился. Он как всегда рассыпался в любезностях, что ему было свойственно, однако Милорадович был сух. Он попросил придержать авангард, и дать возможность русской армии (теперь уже не существовало Первой и Второй армий, ибо Кутузов соединил их в одну) спокойно пройти Москву. В противном случае Милорадович обещал ожесточенные бои за каждую улицу, каждый дом.

Мюрат обещал замедлить движение и не мешать отступлению русских. Он и сам не был заинтересован в боях, когда, как ему казалось, мирными переговорами уже пахло в воздухе. Наполеон приказал выслать отряды на дороги, ведущие на Каширу, Тулу и Калугу.

А между тем Кутузов повёл главные силы армии по Рязанской дороге. Миновав 30 километров, он неожиданно, в ночь на 18 сентября, повернул армию на Калужскую дорогу к Красной Пахре и Тарутину. В арьергарде армии был казачий отряд генерала И.Е. Ефремова. Кутузов приказал ему продолжать движение в прежнем направлении по Рязанской дороге, чтобы ввести противника в заблуждение.

Французские части, без особого энтузиазма преследовавшие русский арьергард, не