Вечный день - Юлиус Фучик

области, где действовала Пролетарская рота. Большинство узников были русские и поляки, но и французов, чехов, итальянцев, бельгийцев тоже было немало. Триста заключенных женщин жили в бараках отдельно от мужчин. Комендант лагеря, сухощавый подполковник с пронзительным взглядом, маленькими щетинистыми усиками и без ноги (он потерял ее на Украине), отличался жестокостью. Для вящей оригинальности над входом в лагерь комендант прикрепил большой плакат «Добро пожаловать!». В центре лагеря на площади он приказал поставить двое весов и вогнутое зеркало, в котором человек видит себя вниз головой и с огромным животом. Весы были устроены таким образом, что на каждые сто килограммов они показывали тридцать лишних. Узники, полуголодные, выбивались из сил на тяжелых работах. Каждое утро тысячи людей выгонялись восстанавливать разрушенные шоссейные и железные дороги, взорванные мосты. По мере продвижения Советской Армии по югославской земле заключенных все чаще заставляли возводить баррикады и рыть окопы. Комендант предупредил, что, если русские или партизаны приблизятся к лагерю, он уничтожит всех узников.

Заключенную Мейрэме вскоре поставили убирать комнаты комендатуры и дом офицеров два раза в день. Кроме того, дважды в неделю вместе с 1-й «ротой», состоявшей из ста женщин, она стирала белье. Под конвоем эсэсовского взвода женщины с рассветом уходили на реку и возвращались оттуда поздно вечером, кончив стирку. А если не справлялись с работой за день, стирали до двух-трех часов ночи.

Вначале трудности жизни в лагере не были так ощутимы для Мейрэме. Она и раньше, в доме Эдмонда Мады, работала по тринадцать-четырнадцать часов в сутки. Но на третий месяц она тяжело заболела и за неделю страшно исхудала. Ревматизм, не тревоживший ее последние пять лет, теперь снова основательно мучил ее. Глядя на себя в зеркало, она приходила в ужас: неужели это конец? Особенно расстраивалась она вечерами, когда два открытых грузовика отвозили в крематорий трупы умерших за истекшие сутки.

Но больше всего, пожалуй, мучил ее вопрос, как узнали немцы имена товарищей, державших с ней связь в городе? Не попал ли им в руки тот список, в который она завернула пирог Меркурию накануне его ареста? Эти тягостные мысли лишали ее сна. Ее утешало лишь воспоминание о том, как тепло поглядели на нее Джевдет и Али в гестапо и как доброжелательно улыбался ей Меркурий.

…Однажды к вечеру, прибирая в комнатах комендатуры, Мейрэме вышла на минуту к колодцу. Там же брал воду и один молодой заключенный. К ее удивлению, он заговорил с ней. Это был албанец из города Призрена в Югославии. Не поднимая головы от бидона, он тихо предупредил, чтоб она не подавала виду, что понимает его. Спросив, за что она арестована, он торопливо рассказал ей об успехах Советской Армии, о скорой капитуляции Германии. Узник был без руки, работал в саду при комендатуре и каждый день в одно и то же время приходил за водой.

На следующий день они опять встретились у колодца. Называя Мейрэме «мать», узник спросил, в состоянии ли она продолжать борьбу против фашизма здесь, в лагере. Мейрэме с готовностью согласилась. Он рассказал ей, что в лагере действует антифашистская организация, имеющая связь с партизанами. Необходимо, сказал он Мейрэме, быть очень осмотрительной, так как у нацистов есть провокаторы среди заключенных, и немцы уже дважды раскрывали план подпольной группы, готовившей побег для товарищей. Мейрэме горячо заверила его, что и перед виселицей ничего не расскажет.

Доверие товарищей по лагерю окрылило ее. Она опять почувствовала себя в рядах борцов, и жизнь в концлагере приобрела для нее иной смысл: она продолжала прерванную на полпути борьбу, борьбу, какую ведет и ее сын! И это давало ей силы.

Выполняя задание революционного комитета лагеря, Мейрэме во время стирки белья тайком опускала в реку обвязанную ветками алюминиевую флягу с записками партизанскому штабу. По договоренности, партизаны отвечали комитету в ту же ночь. Если они были согласны с изложенным в записке, то давали три винтовочных выстрела подряд; если нет — взрывали три ручные гранаты. Если же раздавались четыре выстрела и дважды рвались гранаты, значит, к мосту, дыша через камышинку, подплывет партизанский «водолаз» и бросит фляжку. Чтобы усыпить бдительность нацистов, за час до прибытия «водолаза» в реку бросали такие же ветки, какими была обвязана фляжка. Связь с партизанами доверили только Мейрэме, и никто другой не должен был знать об этом! Кроме того, Мейрэме регулярно сообщала товарищу из Призрена подробности о количестве офицеров и солдат, об их вооружении, о расположении комнат комендатуры…

* * *

В тот день, когда в Черногории тяжело был ранен Веснин, Мейрэме опять встретилась у колодца с товарищем из Призрена. Он рассказал Мейрэме, что этой ночью несколько товарищей хотели бежать, но не удалось: они погибли. Только один советский офицер, раненный эсэсовцами, сумел вернуться в барак. Рана нетяжелая, но, если ее не лечить, дело может кончиться плохо…

— У нас есть один заключенный-врач из Дакии, да он ничего не может сделать, потому что нет лекарств… Ты не можешь пройти в амбулаторию?

— Нет, сыночек, — ответила Мейрэме, споласкивая ведро. — Туда меня не пускают…

— Тогда отправь это письмо партизанскому штабу. Здесь и рецепт врача.

Набирая воду в бидон, он незаметно выронил свернутую записку. Мейрэме же, вытерев руки о подол, нагнулась за ведром и подняла ее. Обернувшись, Мейрэме увидела немца, который, как ей показалось, пристально глядел на нее. У Мейрэме екнуло сердце, но она смело прошла мимо: не остановил — значит, ничего не заметил.

…В ту ночь Мейрэме вернулась в лагерь без лекарств. Видимо, партизаны не сумели достать их сразу. Теперь надо ждать еще три дня, пока женская «рота» не пойдет вновь на реку. На второй день советскому офицеру стало хуже, потому что его гоняли рыть окопы. Рана постоянно кровоточила, и врач-датчанин был очень обеспокоен. Если раненый останется без лекарств, он не сможет выходить на работу, и нацисты сразу поймут, что он был среди пытавшихся бежать, а за это, как известно, — расстрел.

В установленный день женская «рота», как обычно, пошла на реку. Мейрэме с замиранием сердца ждала сумерек, а с ними — «водолаза». Но как назло ее окликнул часовой. Она обругала его сквозь зубы и подошла. У большого дуба стоял эсэсовец, он конвоировал двух чешек и польку с бидонами в руках. У Мейрэме подкосились ноги: она поняла, что должна пойти с женщинами на соседний стан за молоком для немцев. А если «водолаз» появится в ее отсутствие?.. Она попыталась убедить охранника, что нездорова, но тот толкнул ее дулом автомата и дал