Вечный день - Юлиус Фучик

Немецкий отряд обошел с флангов колонну заключенных и занял перевал Миники — единственный путь в зону Шинэковы. Три раза поднимались в атаку на Миникский перевал части революционного комитета с оружием, захваченным у немцев в лагере, и только на четвертый смогли овладеть им. И тут на подмогу гитлеровцам, оборонявшим лагерь от боснийских партизан, подошла немецкая моторизованная рота, направлявшаяся на фронт на смену частям, сильно потрепанным в боях с Советской Армией.

Тогда Мейрэме впервые увидела того русского офицера, которому приносила лекарства. Он руководил восстанием в лагере. На языке, неизвестном Мейрэме, он четко и спокойно отдавал приказы. Какая-то девушка рассказала Мейрэме, что русский офицер распорядился, чтобы женщины, больные и безоружные отходили под прикрытием группы революционного комитета. Остальные будут прорывать фашистские клещи, которые сжимались все теснее вследствие превосходства в людях и технике.

На рассвете немцы завершили окружение. Восставшие гибли. Казалось, все кончено. В сером небе показались самолеты. Много самолетов, не сосчитать! Медленно кружась над освобожденной зоной Шинэковы, они сбрасывали сотни парашютистов. Кто-то сказал, что это к немцам пришло подкрепление. Бойцы революционного комитета продолжали самоотверженно сражаться… К винтовочным выстрелам и пулеметным очередям присоединились крики и вопли женщин, стоны больных и раненых. Судя по всему, конец близился. И вдруг один самолет, низко пролетев над перевалом, сбросил несколько бомб на позиции немцев. Кто-то крикнул по-русски:

— Это наши, друзья, советские!

Людям не верилось. Все замерли. Когда же стало ясно, что десантники-красноармейцы наступают на немцев с тыла, все, вооруженные и невооруженные, бросились, окрыленные, вперед, на немцев, которые теперь оказались между двух огней. Со всех сторон неслось мощное «у-р-ра!».

Нацисты отступали, стараясь избегнуть полного окружения. На Миникском перевале появились первые советские воины. Заключенные и партизаны обнимали и целовали своих спасителей, не скрывая слез радости.

Мейрэме перевязывала раненого чеха, когда сзади раздался чей-то возглас: «Мама!» Она повернула голову и увидела двух бойцов, несших на носилках раненого русского офицера. Мейрэме подбежала к нему.

— Спасибо вам, мама! — произнес русский и протянул ей бледную руку. — Спасибо…

Мейрэме не поняла, что сказал ей русский, но кивнула головой. Бойцы подняли носилки и понесли раненого к советской санитарной машине, стоявшей внизу, на дороге.

Мейрэме побежала к нему и стала просить товарищей подождать немного. Они переглянулись удивленно.

— Ты — албанка, товарищ?

— Да, сыночки, албанка я.

— До свидания, — сказал русский, с трудом помахав рукой Мейрэме.

— Дай бог тебе здоровья, сын мой, — ответила она, провожая его затуманенным от слез взглядом.

К полудню передовые части Советской Армии, прорвав фронт немцев в долине Чиковы, соединились с десантом, высадившимся в районе Шинэковы.

Немцы поспешно отступали в северо-западном направлении, оставляя на поле боя оружие и убитых.

Перевела с албанского Р. Кочи.

Тихомир Ачимович

ВЫСТРЕЛ

Штаб бригады размещался в большом красивом белом доме, совсем не пострадавшем от обстрелов. Это был крепкий дом, под черепицей, с верандой и двумя кирпичными трубами, на которых аисты устраивали себе гнезда. Между домом и колодцем стояла окруженная кустами сирени гипсовая статуя святого Иоанна. На крыше и над дверью дома красовались кресты. До них никому не было дела. Но по этим крестам все догадывались, что дом принадлежал попу. Он сбежал из села еще до прихода партизан. Видно, не был уверен, что поладит с новой властью. Поп, вероятно, бежал в последнюю минуту или предполагал вскоре вернуться: все вещи оставались на своих местах, даже иконы и лампадки висели по углам.

В передней комнате, занимавшей добрую половину дома, топилась высокая чугунная печь. Было очень душно и накурено, как в заурядном придорожном кабачке. Два небольших окошка, совсем не по размеру комнаты, с разноцветными стеклами, потрескавшимися и склеенными пластырем, пропускали так мало света, что и в солнечную погоду здесь, наверное, было сумрачно. Командир батальона Космаец, войдя с улицы, постоял минуту, пока глаза не привыкли к темноте. Дверь визжала, как несмазанная крестьянская телега, и непрестанно хлопала, пропуская в помещение все новых и новых людей. В комнате не было никакой мебели, если не считать длинного массивного стола с двумя дубовыми скамейками вдоль него да еще одной скамейки у самой стены. Совсем недавно здесь все дышало миром и спокойствием мещанской жизни, какую можно часто наблюдать в глухих районах. На стенах, кроме икон, висело несколько вышитых гладью картин на библейские сюжеты, на окнах болтались дешевые занавески. Когда-то они были, видимо, ярко-белыми, прозрачными и нежными, как паутина, растянутая на стерне, а сейчас посерели от копоти. Занавески почти не пропускали тот скудный свет, который старался пробиться в комнату, и поэтому Космаец не узнал сидящих за столом, пока не подошел вплотную.

Посреди стола возвышался объемистый глиняный кувшин, а перед каждым из сидящих за столом стоял стакан из толстого стекла.

— Привет, друзья, — поздоровался Космаец и, кивнув на кувшин, спросил: — Можно и мне прополоскать горло этим напитком?

Все как по команде повернулись в его сторону.

— Эге! Это Космаец или его тень? — громче всех выразил свои чувства Никола Бранкович, командир второго батальона, высокий мужчина лет двадцати пяти, худощавый, с продолговатым лицом и узким длинным подбородком. Его большие черные глаза плутовски щурились. Он легко, как мальчишка, перепрыгнул через скамью, бросился обнимать Космайца.

— О тебе даже газеты пишут, а ты, как сурок, скрываешься где-то и боишься нос высунуть. Куда это годится?

— Зато ты прочно обосновался в тылу, — пошутил Космаец.

— Штаб мной дорожит и не посылает на передовую, — парировал Бранкович, ничуть не смутившись. — Не сомневаюсь, тебе после такого успеха еще один орден вручат.

— У меня и так достаточно наград.

— Достаточно? Э-э, ты не знаешь, что после войны орден любую дверь откроет. И чем больше будет орденов, тем легче будут открываться двери. Я видел одного русского парня, так у него двенадцать наград. А что мы с тобой? Имеем по ордену и уже нос задираем, как боснийская невеста перед свадьбой. Я рад, что хоть один человек в бригаде прославился на весь мир. О нас не каждый день в газетах пишут…

— Отпусти же, буйвол, ты меня удушишь, и я не успею получить новый орден, — взмолился Космаец. — У меня уже скрипят позвонки и трещат ребра. Теперь я догадываюсь, почему ты накопил столько сил.

— Ты близок к истине, — благодушно отозвался Бранкович. — Я не спешу отличиться. Быть около штаба совсем неплохо, но завтра-послезавтра, самое большее через три дня, мы с тобой встретимся там, где и положено встречаться бойцам.

— Тебе уже кое-что