Сталинград: дорога в никуда - Анатолий Алексеевич Матвеев

существом предугадать возможную опасность, Митька пробирался через развалины. Дальние выстрелы и грохот разрывов уже не пугали его, как раньше.

С того августовского дня не было тишины ни днём ни ночью. Или пулемёт, или пушка, или бомба сверху – все или стрекотало, или грохотало, и город, дотлевая, не переставая, дымился.

В какую сторону идти, Митька не знал. Немножко подумав, пошел в сторону своих. Но на войне не угадаешь. Вчера наши были в этом доме, сегодня немцы. Завтра, глядишь, опять наши.

Обходя дом, нос к носу столкнулся с красноармейцем. Тот от неожиданности вскинул винтовку и тут же опустил, посмотрел на Митьку и сказал раздраженно:

– Ты чего шляешься?

Митька дернул плечами и, не ожидая ничего хорошего от человека после таких слов, сказал примирительно:

– Меня Наталья за едой послала.

– В магазин, что ли? – сыронизировал солдат.

– Голодно у нас, – опустив голову, словно стыдясь своих слов, ответил Митька.

Лицо красноармейца потеплело, и он сказал со смущением, так словно виноват в Митькиных несчастьях:

– Война, чёрт её дери, война!

Вскинул винтовку на плечо и, махнув рукой, призывая Митьку следовать за собой, сказал:

– Идём.

На душе Митьки потеплело. Просто так звать не будут.

Солдат шел впереди, слегка сгорбившись и настороженно поглядывая по сторонам.

Митька не отставая семенил за ним. Остановились у подъезда без дверей, спустились в подвал. Солдат сказал в полумрак:

– Вот, местного привёл.

Пружины кровати заскрипели, на свет вышел человек, наклонившись над Митькой, чтоб получше рассмотреть, спросил:

– Звать-то тебя как?

– Дмитрий.

– А живёшь-то где?

– Здесь недалеко, с Натальей.

Помолчал и добавил:

– И Нюрка с нами. Она ещё маленькая.

– А за Волгу чего не уехал?

– А куда? – удивлённо спросил Митька.

И, мгновение помолчав, добавил с грустью:

– Некуда. Папку убили, мамка пропала.

Человек покивал головой, словно сознавая безысходность Митькиного положения, и сказал, повернув голову во мрак подвала:

– Леонид, подь сюда.

Пружины другой кровати заскрипели, и перед Митькой явился молодой парень.

Человек сказал, кивая на Митьку:

– Дай ему брикет и сухарей.

Митькино сердце застучало часто-часто от приближающегося счастья.

Парень шагнул в темноту, пружины кровати заскрипели, зашуршала ткань и Митьке в руку сунули брикет и два сухаря.

– Ну, ступай, – сказал человек, подталкивая Митьку к выходу.

И словно извиняясь, добавил:

– А то, неровен час, начнут. Ступай.

Митька вышел на улицу, и сухарь оказался во рту, за ним другой. Брикет оказался слишком солёным и твёрдым.

Наталья, взяв из Митькиных рук надгрызенный брикет, просияла.

Запах кипевшего горохового супа будоражил ноздри и тревожил Митькин желудок.

Нюрка оживилась и ходила вокруг костра, не спуская глаз с кастрюли. И хотя по Митькиным представлениям суп давно сварился и Нюрка своим нытьём уже измучила всех, Наталья сказала строго:

– Пусть потомится.

Но невдалеке загрохотало, застучали пулемёты, зацокали винтовочные выстрелы. И Наталья, словно проклиная всех и вся, оглянувшись по сторонам, сказала недовольным голосом:

– Ну вот, поесть не дадут по-человечески.

Торопливо схватила грязной тряпкой кастрюлю и поспешила в землянку. Митька, а за ним Нюрка поторопились за ней.

Горячий суп обжигал губы. Митька, поднося ложку к губам, долго дул на неё и отправлял в рот. Казалось, ничего вкуснее он в жизни не ел.

Нюрка, ожегшись первой ложкой, заревела. Но получив от матери подзатыльник, захлюпала носом и стала старательно дуть, как и Митька, на ложку.

Хотелось ещё, но суп кончился. Хорошо бы сейчас отдохнуть, привалившись к стене, понежиться на солнышке. Но Наталья сказала строго:

– Ступай, дрова ждать не будут. На них охотников хватает.

Митька послушно встал, думая, что отдохнёт в другом месте. Посмотрел на доедающую суп Нюрку, проглотил слюну и пошел.

Завернув за угол и подумав, что Наталья его здесь не увидит, уселся на груду кирпичей, посмотрел на небо, потом на обшарпанную стену полуразвалившегося дома. Желание отдохнуть прошло. Встал и пошёл искать дрова.

Толстые стропильные балки ему были не по силам, а досок попадалось всё меньше и меньше. А скоро зима и найти под снегом дрова будет тяжелее. Так сказала Наталья, и он с ней согласился. Она взрослая, она больше понимает.

Когда вернулся, Наталья сидела у погасшего очага и плакала. Митька встал перед ней. Она рукой вытерла слёзы и сказала дрожащим голосом с обидой:

– Когда военкомат эвакуировали, всё забрали, даже балалайки и керосиновые лампы не забыли, а меня, жену красного командира, немцам на съеденье бросили. Военком, жирный, как боров, глаза бессовестные, руками разводит и говорит:

– Сами видите, места нет.

– Сволочь, одно слово…

Она опять заплакала, а когда успокоилась, сказала:

– Что с мужем, знать не знаю. На сердце тяжело. А мне ведь только двадцать пять.

Помолчала и повторила:

– Двадцать пять. Считай, что и не жила. Когда только эта треклятая война кончится?

Митьке стало жаль её. Встал, подошёл и стал гладить по спине. Она успокоилась и сказала ласково:

– Мужичок ты мой маленький.

Помолчала и добавила:

– Одна ты у меня надежда.

Митьке хотелось уйти в землянку, но он продолжал стоять, словно ожидая, что Наталья ещё чего-нибудь скажет.

Григорий

Григорий выдал всем по сухарю: когда ещё завтрак принесут. И принесут ли? И оглядывая всех, спросил:

– Гранаты взяли?

Все закивали головами, а Григорий продолжил:

– Патроны зря не тратить. Один немец – один патрон. В крайнем случае, два.

Иван так и не привык, что Григорий главней всех, даже главней его. И зависть не давала ему покоя.

Вышли на воздух, подбежал молодой солдат и сказал тихо, словно сообщая военную тайну:

– Немцы пушку притащили, вон стоит.

И показал на угол противоположного дома.

Григорий, обернувшись и поманив Ивана, показывая на орудие, сказал:

– Стреляй только по прислуге. Только по прислуге.

Иван, соглашаясь, кивнул и пошел по лестнице на второй этаж. Пушка была, как на ладони. Немцы засуетились, то там, то сям мелькали их головы. Значит, наступать будут.

Вдруг всё затихло, и в наступившей тишине сквозь облака пробилось солнце и осветило израненную и не перестававшую дымиться землю.

С немецкой стороны застрочил пулемёт, и кирпичи брызнули осколками в разные стороны.

Иван видел только каску пулеметчика, спускавшуюся на глаза. Прицелился, затаил дыхание и плавно нажал на спусковой крючок. Винтовка выстрелила и толкнула Ивана в плечо.

Немец вскрикнул, упал лицом на пулемёт, словно решил отдохнуть. Кто-то, невидимый Ивану, оттащил убитого в сторону. И другая каска нависла над пулемётом. Иван подождал, пока немец прицелится и начнёт стрелять, потому что в грохоте пулемёта его выстрел будет не слышен.

Пулемёт затарахтел, и Иван, затаив дыхание, нажал